Огромные булыжники почти целиком скрывались под водой, десятки чьих-то ног, пытавшихся выбраться на сушу, ржавая лестница буквально в нескольких метрах, но люди, скользя и спотыкаясь, мешали друг другу по ней подняться; она тоже пыталась выбраться или хотя бы устоять, нащупав ногой склизкий каменный край, но, чтобы удержать равновесие, ей необходимо было куда-то поставить и вторую ногу, и она с силой оперлась на чью-то спину в грязном белом плаще. Ей удалось встать обеими ногами на мокрую неровную поверхность, которая вот-вот должна была уйти под воду, и в этот момент человек в белом плаще обернулся, и вместо лица у него обнаружилась расплющенная резиновая маска, чем-то напомнившая лицо бомжихи.
– Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты! – давя из себя ужас, отчаянно закричала Галина.
Но это не помогло.
Она лишь испугала Лу.
Ухватившись за поручни кроватки он встал и, чувствуя настроение матери, громко заплакал. Галина подскочила и стала поглаживать сына по голове.
– Я схожу с ума… – бормотала она. – Но так быть не может. Полетать он, подонок, поехал… По звездам в глазах соскучился. Обойдешься, гаденыш, не получится у тебя ничего!
Галину трясло.
И вдруг, ощутив жуткую усталость, она осела, будто сдувшись, на пол.
Голая ножка сына пролезла между рейками кроватки и настойчиво колотила ее по лбу.
– Твари двуличные, ненасытные! Вы и есть все зло мира. Рвете нас и топчете, высасываете и бросаете умирать. Так сдохнете сами! Под колесами машин, от руки незнакомцев, неожиданно и в самом расцвете, как гибнем заживо мы, – продолжала она, растирая по щекам слезы. – Я дала тебе работу, статус, семью, квартиру, ребенка и всю себя… И так играючи, небрежно, ты разменял все это на минуты обманчивой новизны?! И с кем, скотина?! За что?
Глупый синий слоненок удивленно глядел на нее с прикроватного коврика.
Жгучие слезы наполнились никем не понятым, невысказанным страданием. Уверенность в том, что миллиарды женщин во всем мире, ныне живущих, умерших и даже еще не родившихся, так же, как она, нестерпимо страдают, заставила ее собраться, и теперь только ощущение нестерпимой обиды не позволяло ей рухнуть.
– Мама! – вбежала в комнату Катюша. – Мам, тебе плохо? Ты так кричала!
– Да нет… Я потеряла под кроваткой серьгу, подарок твоей тетки. Расстроилась и не сдержалась, извини… Иди, дочка, я скоро приду, будем завтракать.
– Мама, – дочь, напуганная ее видом, продолжала стоять в дверях, – с тобой точно все в порядке? Может, тебе лучше полежать? Я позвоню тете Оле!
– Не надо! Не надо никому звонить! Иди, дорогая… Я скоро.
Дочь не поверила, но дверь все же прикрыла.
Она уже совсем большая, ее девочка.
Скоро, совсем скоро, польется в ее уши сладкий яд, одурманит рассудок долгий, обещающий чудо взгляд, участит сердцебиение обманщица-надежда, и тогда-то захлопнет свою дверку адская клетка, из которой уже не выбраться никогда. Придет горькая обида, которая с годами пообвыкнется, отупеет. Коварна обида, она разрушает незаметно. Возобладала же когда-то справедливость и подарила миру божественную Кармен! Не позволила женская сила затолкать себя в клетку. Убивала без оружия, заставляя этих пустобрехов мучиться заживо.
А Кармен убить нельзя.
Посмеется она в лицо глупцу, а сила ее останется и будет жить вечно.
Сегодня Галина решила обойтись без алкоголя и ограничиться успокоительными таблетками.
Это давалось с трудом, любая мелочь вызывала раздражение.
Еще вчера она запланировала с детьми большую прогулку и намеревалась с утра продумать маршрут, но мысли не слушались и возвращались обратно к Мигелю.
– Мам, скоро? – крикнула из коридора дочь. – Мы с Лу голодные.
– Скоро! Пойди умойся и брата умой.
На дно тостерницы провалился кусочек хлеба и начал гореть.
– Черт! – Галина с силой хлопнула по прибору рукой. Тостерница разозлилась и обожгла ей пальцы.
– Мам, там в дверь звонят.
– Так открой! – Она присела на стул и усиленно пыталась вспомнить о том, что говорила ей Олька про восстанавливающее дыхание.
В дверь снова позвонили.
– Нет, знаешь, ты не открывай… Пошли все черту!
– Мам, там говорят, что из ЖЭКа.
– Что им нужно?
– Стояк где-то течет, ходят проверяют.
– Много их там?
– Да нет, одна женщина.
– Документы посмотри и стой рядом. Скажи, у нее две минуты, пусть проверяет и катится ко всем чертям!
– Поняла.
Галина вернулась к плите.
Еще несколько секунд, и омлет бы сгорел.
После того как с завтраком было покончено, Галина дала дочери час на домашнее задание и пообещала во время прогулки сделать исключение – перекусить вредной уличной едой.
Дочь вяло обрадовалась и ушла делать уроки.
Чтобы на что-то переключиться, Галина решила прибраться в гостиной.
В комнате все еще висел аромат роскошного восточного парфюма.
Хм…
Этот Амир с самого начала вызывал у нее смешанные чувства, а уж после вчерашнего разговора на балконе…
Ни одной понятной эмоции, равно как ни одной, четко различимой ноты, за которой он мог быть уязвим, за полтора месяца, что они прожили в ее доме, она так и не обнаружила. Даже его отношение к сестре выглядело лишь выученной и необходимой ролью.
От него разило тьмой.
Но она была совсем не такая, как у Разуваева, хлюпенькая и жиденькая, – то, что исходило от Амира, ощущалось величественным, равномерным по структуре покровом.
И мысль, что проникала несмело в голову, когда она соприкасалась с ним, как вчера, когда выслушивала возмутительное коммерческое предложение, вдруг выпросталась наружу и заставила ее на несколько минут забыть Мигеля, – настолько она была преступна и хороша!
Привиделось, как она занимается с Амиром любовью.
Аж сердце замерло.
Он чем-то напоминал Николая…
«Как странно! – думала Галина. – Все эти звонкие, суетливые и доступные: Разуваев, Родя, Мигель, эти обычные пешки, никогда не могли мне дать ощущение Мужчины, давно забытого, но пришедшего со мной в этот мир. Ощущение, без которого жизнь женщины превращается в тяжкую повинность. Такое ощущение давал когда-то отец… Разница в том, что какие бы мерзости ни говорили о нем мать с бабкой, в нем не было тьмы, напротив, его образ был маяком, но сейчас, подходя все ближе к какой-то страшной черте, я вижу, что и он оказался подделкой…»
Из дальнего угла комнаты на нее внимательно глядела старая девочка: над большими испуганными глазами нависал тяжелый, исполосованный глубокими морщинами лоб.
