Пока Галина закрывала за собой входную дверь, ей внезапно пришла в голову мысль, что если вечером проведать бабку, стащить у нее сильнодействующее снотворное и выпить всю пачку разом, со всем этим может быть покончено навсегда.
Вот так – красиво и драматично.
Почти что «умереть с ним в один день».
Зато она никогда уже не превратится в свою желчную мать или, что похуже, в бабку, которая искренне верит, что ниточка настоящего жемчуга способна украсить дряблую шею одинокой старой черепахи.
Спускаясь в лифте, Галина уже сомневалась: и в школу на собрание просили подойти, и новые поступления в любимый интернет-бутик на днях обещали.
Она решила, что отпустит на время свой страшный порыв, а ближе к вечеру попробует определиться.
На улице хохотал апрель.
Вчерашние бесформенные угги уже пылились в прихожих, и худые, длинные, подкачанные и не очень, полноватые, приятных форм, с острыми и круглыми коленками, десятки, сотни, тысячи пар бесстыжих ножек выпорхнули на улицы, чтобы не сегодня завтра занять достойное место в красивых полированных машинах или, на крайний случай, – в недорогих кафешках, где кто-то непременно заплатит за съеденный их обладательницей размороженный ужин.
Галина давно платила за себя сама.
И за свою дочь.
А еще за мать и бабушку.
С мужем вопрос обстоял сложнее: формально Родя все еще числился директором заведения, в котором они оба работали, и выходит, что деньги она получала благодаря ему, но только платила за него тоже она.
У Галины были самые красивые ноги в этом городе.
Настоящие модельные ноги.
Только выгодно их представить она не умела. И покупала-то, казалось бы, все самое-самое, и шла на вечеринку как королева, вот только потом, разглядывая себя на фото, с досадой видела: куда там королева – обычная долговязая нескладеха…
Она всегда была самой высокой – и в школе, и в летнем лагере, и в балетном классе.
«На первый-второй рассчитайсь!»
И все внимание к ней, вечно первой в строю. Детская гадкая привычка сутулиться приросла к ней намертво, а после беременности, добавившей несколько лишних килограммов, еще заметнее портила некогда идеальную фигуру с профессионально вывернутыми стопами сорокового размера.
Нахальный молодой ветер закружил сухой, уцелевший с осени лист, прилепил Галине на кроссовки.
Все – неправда!
Вся жизнь – неправда.
Словно она просто отыграла свою роль в фильме про семью и счастье, а теперь ее поблагодарили и попросили покинуть съемочную площадку.
И в этом апреле ее уже нет…
Радостный, будоражащий, он пришел в этот город для других.
Например, для этой носатой, с некрасивыми ногами и в лабутенах, что, посверкивая маникюром со стразами, садится сейчас в машину, или для той дуры, с плохо прокрашенными, наспех завитыми кудрями, что бежит к автобусной остановке, чему-то улыбаясь на ходу, или для тех гуттаперчевых «мочалок», с которыми Родик зажигал сегодня до пяти утра…
Скоро кто-то из них получит роль в пошлейшей оперетке с отвратительным названием «Мадмуазель Бутон», и будет литься рекой шампанское, и будут гоготать все эти колхозные, понаехавшие молодые бабы, словно смеясь над ней, успешной женщиной, матерью и женой, а заодно (и даже не подозревая об этом!) и над ее матерью и бабкой, разведенками, поднявшими детей без отцов.
Младшая сестра Галины, Ольга, пять лет назад окончила престижный вуз и теперь раскатывала по заграницам в поисках счастья.
Когда-то сестра была для нее самым близким человеком. Но после того как Галина встретила Родиона и стремительно вышла замуж, Ольга от нее отдалилась, а потом и вовсе уехала.
Сев в машину, Галина бросила взгляд на часы и повернула ключ в замке зажигания. С учетом успевших скопиться к этому часу пробок, она уже заметно опаздывала.
Пунктуальная Галина не выносила нарушения порядка, особенно на службе, и раздражение уже переполняло ее до краев.
Припаркованная впереди машина прижалась к ней впритык, назад тоже сдавать было некуда: в нескольких сантиметрах от заднего бампера торчали два свежевыкрашенных железных столбика с цепью посредине.
Идиоты! Наставят ограничителей, причем незаконно, и руки не доходят что-то с этим сделать!
Как и у большинства женщин, у нее возникали сложности при парковке, и подобные ситуации ее выводили из себя. Выворачивая руль то вправо, то влево и одновременно пытаясь выскользнуть из ловушки, вскоре Галина услышала мерзкий скрежет. Выскочив из машины, она обнаружила, что наехала на эти чертовы столбики. Ядовитая зеленая краска оставила заметный след на ее белой, только вчера вымытой «тойоте».
Все одно к одному!
По тротуару шла семья: папа, мама и малышка в легкой шапочке с огромными розовыми помпонами. Галина чуть было не попросила у них о помощи, тем более что у отца семейства было такое открытое и доброе лицо, но тут же почувствовала, что гордость не позволит ей принять ничьей помощи, ни даже сочувствия.
Слезы, не спросясь, застелили глаза, руки, вцепившись в руль, не давали сдвинуться с места, сухой язык прирос к небу.
«Ничего… Я сама, сама…»
Галина обернулась на счастливую семью, уплывавшую вдаль, отчаянно не понимая, как же ей жить дальше.
Выходит, ради доченьки она просто обязана продолжить свое существование рядом с предателем.
Нет, он предал не Любовь, ведь Любовь – это что-то абстрактное и сложно объяснимое…
Родик предал другое: ее заботливые руки у него на лбу, когда он валялся в больнице с зашитым после аппендицита брюхом; выложенные ею фотографии на страничке в соцсети, на каждой из которых они – образцово-показательная пара; ее преданность в работе и личной жизни; ее счастливый смех под бой новогодних курантов и… давно остывшие блюда на плите, не потраченные на себя ее собственные деньги, не купленные и не подаренные им цветы… В конце концов, тем, что именно он стал отцом ее дочери, он ее тоже предал!
Мать на днях сказала: «Потерпи, куда тебе метаться? Он говно, я это тебе всегда говорила – но все они таковы!»
Бабуля же прямо спросила, сколько она зарабатывает, и уточнила, будет ли у нее возможность после развода остаться бухгалтером в клубе.
Да, бабуля…
Будучи хореографом, она в начале девяностых держала точку китайского ширпотреба на большой крытой толкучке: жить-то надо как-то было…
А маман так и продолжала служить за копейки в своем скучнейшем институте статистики, с оскорбленным видом принимая бабушкины подачки на платья, сласти и дополнительное образование для девочек.
Мать часто упрекала Галину в том, что она унаследовала бабкин характер: до тошноты прямой и честный, не терпящий неопределенности.
