Все, с чем она соприкасалась, становилось проблемой либо конфликтом, и каждый день ее жизни кишел недовольством и жалобами, недомоганием и раздражением.
Переполненная всем этим до краев, мать нажила себе загадочную болезнь, определить которую не смог ни один остепененный доктор.
На глаза Галины набежали слезы.
После утренней стычки на кухне, закрывшись в спальне, она прекрасно слышала, как мать долго рвало в туалете.
А что же бабуля?
Галина давно подозревала, что под ее обаятельной насмешкой скрывается обыкновенный пофигизм. Выдавая себя за победительницу над миром мужчин, на самом деле она давно проиграла, вначале подрастеряв, а затем и осознанно отказавшись от своей не показной, но истинной женственности.
В кармане пальто кукукнуло сообщение: «Заезжай, королевна, когда сможешь. Я сделал то, о чем просила».
И следом: «Хорошо бы встретиться завтра в консерватории. Будет Бах. Хочу разделить это с тобой».
Вот павлин!
Пустобрех с дешевыми понтами.
Галина быстро настрочила в ответ: «А что, без Баха нет траха?»
Нажала «отправить» и тут же громко рассмеялась. Глядя на мать, малыш Лу, точно мешочек со смехом, завибрировал в своей прогулочной коляске и радостно заколотил о бортик крошечными ножками в новых нарядных кроссовках.
Бах так Бах…
Пусть подергается Мигель, пусть завтра сам займется ребенком.
Ей так хотелось дождаться его вечером, броситься с порога к его ногам и громко закричать, что она лучше, лучше всех и что, если будут по-настоящему вместе, они еще смогут все поправить, что она выгонит мать и бабку, станет еще лучше, еще красивее, вот только…
Не дожидаясь реакции на свою грубую шутку, она отправила Разуваеву короткое «ок».
Она не сломается, как эти две.
У Ольки же получилось!
Галина вдруг поняла, что ожидание встречи с потерянной когда-то сестрой – чуть ли не единственное, что прочно связывает ее с этими двумя неудачницами.
Да, приезд Ольки должен определенно что-то поменять.
Но сейчас ей нужнее была правда о Мигеле – и еще немного коньяка.
38
После «проверки связи» и ее признания Валерий Павлович уже несколько дней не звонил и не писал.
Самоварова чувствовала себя полной дурой.
С абстрактной позиции аналитика его реакция была вполне объяснимой – его увлеченность ею, как она это понимала, имела свои разумные пределы.
Чуть ли не каждые полчаса она хваталась за его подарок, давно уже готовая сделать шаг навстречу, но телефон, парализованный сомнениями, застывал в руках.
Она так ни на что и не решалась.
Зато позвонил Никитин.
Через час Варвара Сергеевна уже сидела в его кабинете.
– Варя, я с помощью ребят перетряхнул по нему все, что только можно. Три года назад твой друг принимал не в районной поликлинике, а в частном медицинском центре. Среди его постоянных клиенток была некая Лара Брехт, супруга высокопоставленного чиновника. Сведения о ее лечении недоступны, узнать об этом моему парню удалось от работавшей в тот период медсестры. Словоохотливая сестричка поведала много интересного. Так что давай, подключайся!
– В смысле?
– Включи логику, и ты сама сможешь дорисовать картину. Готова?
– Валяй.
– Лечилась Брехт примерно полгода. Массаж, иглоукалывание, еще какая-то фигня… Постоянными ее визиты были только к психиатру. В последние пару месяцев она приходила не реже, чем раз в неделю, а потом неожиданно исчезла. И твой Валерий Павлович, востребованный, с записью «под завязку» специалист, вдруг резко увольняется по собственному желанию. Итак?
– Его заставили уйти.
– Сестричка сказала, что перед своим уходом он, обычно жизнерадостный, ходил сам не свой.
– От чего она лечилась?
– Приступы панической атаки. Пробей мужа в интернете, даже по его фоткам сразу поймешь, от чего она могла туда бегать.
– Или к кому.
– Именно.
– Возможно, доктор получил хороших отступных, а может, просто испугался. Но… год назад, в психиатрической клинике, Лара Брехт покончила собой. Прости…
– Сереж, проехали давно…
На столе у полковника вместо чая в классическом, с подстаканником, хрустале, стоял маленький термос – видимо, с очередной травяной бурдой.
«Опять она его лечит».
Никитин открыл термос, отхлебнул бурды и поморщился:
– Не знаю, и на что тебе дался этот любвеобильный психиатр, но, должен признать, что еще никогда не видел тебя такой…
– Какой – такой?
– Такой живой. Не вопреки, но благодаря обычной жизни рядом.
– Я просто не замечала, что есть обычная жизнь.
– Да замечала ты, лиса, все ты замечала… Замечала свой особенный изгиб бровей, форму губ и, хочешь ты в том признаться или нет, давно уже научилась всем этим пользоваться… Но не делиться.
– Хм… – Варвара Сергеевна с интересом ловила слова полковника, похожие на больших грустных бабочек.
– Сумел он как-то достать тебя из кокона – для тебя самой… А тогда, со мной, было воровство. Я обкрадывал тебя и себя…
От неожиданности его признания на глаза Самоваровой набежали слезы.
Согласиться с ним она не могла.
Спорить – тоже.
Их время истекло.
Оба телефона затрезвонили разом, нетерпеливо захлопала дверь в приемной.
– Пора мне, – привстала Самоварова.
– Да, Варя, извини, рвут на части.
Полковник вышел из-за стола. Большой неуклюжий медведь с круглыми детскими глазами, обреченный разгребать чужую грязь, прижал ее к себе.
И снова, как в прежние годы, на нее повеяло наглаженной рубашкой, добротным завтраком, отваром для засолки огурцов, воскресным гусем, дежурным ящичком с таблетками и травами и еще, совсем чуть-чуть, – бессменными духами той, что обеспечивала ему все эти простые радости в коротких передышках между боями.
Варвару Сергеевну это больше не тревожило.
Подумав о его жене, она впервые за двадцать с лишним лет поймала себя на чувстве, похожем на благодарность.
Когда-то, в следующей жизни, она сама будет ждать кого-нибудь с войны в душистых травах нейтральной полосы.
А сейчас ей нужно заново учиться ориентироваться в обычной, но ставшей вдруг интересной реальности…
Выйдя из отделения, Варвара Сергеевна решила пройтись до успевшего полюбиться кафе с низкой кружевной оградой.
