С какой стати ее дочь должна терпеть общество самовлюбленной старухи, которая за все годы ее жизни появлялась – и то через раз – только на днях рождения, со своими копеечными подарками?
Нога у нее болит!
Видимо, именно поэтому она до сих пор утягивала свои распухшие венозные ноги молодежными джинсами.
Пила всю дорогу да курила как сапожник эта Виктория Николаевна, а к Родику всегда относилась как к игрушке: захочу – буду за сына волноваться и всем остальным настойчивыми звонками жизнь отравлять, а захочу – исчезну, в Крым уеду на месяц и никого не поставлю в известность.
После того как Мигель прожил в доме Галины несколько недель, бывшему мужу вдруг пришло в голову с ней поговорить.
Родик позвонил и назначил встречу в кафе рядом с клубом.
Она пришла вовремя, он опоздал на восемь минут.
Вошел незаметно, присел напротив.
И с ходу, взглядом смертельно раненного зверька, попробовал заглянуть ей в глаза.
Ну ясно, репетировал всю ночь…
– Что ты будешь?
– Я уже заказала.
– Латте?
– Двойной эспрессо.
– Ты никогда не любила эспрессо.
– Теперь люблю.
Господи, она что, спала все эти шестнадцать лет?
Вместо статного, высокомерного интеллектуала, начальника только и мечтающих оказаться с ним в одной койке молоденьких баб, напротив нее сидел обычный усталый человек в поношенной футболке, которую она своими собственными руками неоднократно наутюживала.
Его все еще красивое лицо с глубокими, темно-фиолетовыми подглазинами, теперь олицетворяло для нее пошло и бессовестно обманутую надежду.
– Ну, я не буду слишком отнимать у тебя время, – продолжил Родион, быстро прикинувший, что образ страдальца в общении с ней больше не прокатит, уже обычным, «я-все-таки-мужчина», тоном.
– Да уж, пожалуйста! Через пятнадцать минут мне необходимо быть на работе.
– В доме, где живет моя дочь, появился какой-то гастарбайтер… Мне бы очень хотелось, чтобы ты как можно скорее устранила эту проблему, которую сама же и создала!
– Тебя это никаким боком не касается. Документы на развод поданы, через две недели встречаемся в ЗАГСе, – отрезала Галина.
– Галь, да трахайся ты с кем хочешь! Мне правда плевать! Но речь идет о моем ребенке!
Ранним утром у нее случился фантастически нежный секс с Мигелем. И она до самых краев была полна этой удивительной энергией.
– Слушай… У меня к тебе рациональное предложение: а давай мы оба приучим себя мыслить так, будто ничего и не было?
– В смысле?!
Она почувствовала, как сильно сейчас хочет выпить Родик, долго мусоливший в руках картонное меню с перечнем алкогольных напитков, но он лишь раздраженно бросил подошедшей официантке:
– Мне тоже двойной эспрессо!
– В смысле будем решать проблемы по мере их поступления. В данный момент ни у меня, ни у Катюши никаких проблем нет. Видеться с ней я тебе не запрещаю. Если возникнет необходимость в какой-либо твоей, как ее отца, помощи, я, конечно, тебе об этом сразу сообщу. Вот, собственно говоря, и все, – выдохнула Галина.
Родион от этих гладких слов заметно растерялся: тотчас взял, гаденыш, паузу и, делая вид, что должен срочно ответить на эсэмэску, забарабанил пальцами в телефоне.
В кафе зашла женщина.
Галина сидела лицом ко входу и потому была, похоже, первой, кто обратил на нее внимание.
Не теряя ни секунды, пока ее не успели заметить сотрудники заведения, женщина двинулась прямиком к их столику.
То, что перед ней именно женщина, Галина поняла скорее интуитивно.
Это существо было не столько толстым, сколько распухшим.
На лице, не выражавшем никаких эмоций, не было ни синяков, ни кровоподтеков, да и одежда не выглядела особо грязной, но меж тем подошедшая была омерзительна.
– Уважаемые! – засипела женщина и ловким, заученным движением вытащила из кармана потертой кожанки фотографию ребенка лет пяти, сидевшего на допотопном велосипеде. – На операцию, сколько сможете!
– Пошла вон! – попытался отмахнуться от нее Родик. – Оглохла? Отойди от стола! Эй, официант!
Но бомжиха продолжала стоять как вкопанная.
Она смотрела на Галину.
И то защитное кольцо, в котором находилась счастливая любовница, в какие-то считаные секунды было прорвано.
В мире, еще минуту назад сотканном из вчерашних бельгийских вафель на бульваре, из выбранного утром цветастого трикотажного платья, из прощального, игривого поцелуя в дверях, не было больше ничего.
Кроме лица незнакомки.
Ее лицо являло собой историю всей ее жизни.
На нем можно было прочесть абсолютно все: и отца-бухарика, погибшего под колесами с самого его рождения предначертанной ему грузовой фуры, и мать, до которой так и не дошла комиссия из опеки и которую еще парочка таких же бедолаг не смогла даже на время беременностей вытащить из другого измерения, где не было ничего, кроме стука стеклотары и грязной лужи от протухших консервов, и законченного кое-как восьмого класса, и толпы мужчин в обоссанных штанах, с бессмысленными глазами…
«И это ведь даже не важно, есть ли у нее на самом деле ребенок, – подумалось Галине. – Важно то, что вся твоя жизнь, что бы ты ни строила в своей голове, отпечаталась и на твоем лице…»
И тут ее пронзила страшная догадка.
«Нашла меня! Это жена того хриплого, чей дух отлетел в пьяное небо за заколоченным ларьком! А может, она еще и поблагодарить меня хочет?!»
Но к ним уже бежала парочка официантов, а следом – высокая, визгливая девушка-администратор.
– Пожалуйста, покиньте помещение!
Бомжиха, даже не думая сопротивляться, отвернулась от Галины и, послушно сложив за спиной руки так, будто ее вели под конвоем, развернулась к выходу.
Но, отойдя на пару метров, она вдруг обернулась и бросила ей в лицо:
– Что же нужно такого сделать, чтобы железный человек рассыпался?
– Давай-давай, шевелись, а то полицию вызовем! – окончательно осмелели официанты и начали подпихивать женщину в спину с такой торопливой злостью, словно наскоро выдавливали не вовремя вскочивший огромный прыщ.
«И что-то я не успела прочитать в ней… Что же это, что?!» – судорожно думала Галина, отставив в сторону недопитый эспрессо и машинально кивая бывшему мужу, уже пришедшему в себя и продолжавшему талдычить «моя дочь», «моя дочь», «моя дочь».
20
Перед тем как подойти к подъезду Валерия Павловича, Самоварова решила немного прогуляться и подумать.
