– Галь, оставь ее в покое, кино у нее там какое-то, – тут же встряла мать.
Дочь все же вернулась и грубо сдернула тарелку со стола. На пол упала вилка и со звоном ударилась о плитку. Лицо Галины исказила судорога.
– Катюша, иди, я подниму, иди, моя золотая! – закудахтала мать.
Бабка, все это время иронично улыбавшаяся, снова промолчала. Сегодня она была в изумрудах: серьги и кулон в россыпи потускневших, но настоящих бриллиантов. Этот гарнитур достался ей в наследство от матери. Жаль, кольцо отсутствовало: либо потеряно, либо продано в тяжелые времена.
Катюша ушла.
– Ну чего? Рассказывай!
Мать полезла в сумку за сигаретами. Приоткрыла балконную дверь, проверила – несколько секций в лоджии были настежь отворены.
– Не курите в доме!
– Галь, ну что же это такое?! Возьми себя в руки в конце концов! Всегда курили, когда Катюшки нет, а сейчас что?
Наталья Маратовна уверенно щелкнула зажигалкой.
Галина испепелила ее взглядом:
– Я не курю и вы не курите!
Бабуля пожала плечами и усмехнулась:
– Не беда. Пойдем на лестницу.
Галина схватилась за чайник.
– Мы так понимаем, разговора у нас не получится, – подытожила за себя и за бабку мать.
– Смотря о чем, – обронила Галина, все еще продолжая изображать бурную деятельность.
Чашки и блюдца, позвякивая, плясали по столу, им вторили раздраженные до предела десертные ложки.
– Ба, а что за торт ты купила?
– Так посмотри, он в холодильнике. – Бабка с невозмутимым видом сунула ноги в старые плюшевые тапки и достала из сумки пачку крепких сигарет. – А я на лестницу!
– Галь, ну что ты устраиваешь? Я понимаю, тебе сейчас тяжело… Но не надо на нас-то срываться! Прицепилась к ерунде! И мы, и Родик, и все твои подружки всегда здесь курили, по крайней мере, на лоджии! А сейчас пожилой человек будет вынужден стоять на лестнице, позориться…
– Курить бросайте и не позорьтесь!
Галина принялась резать торт. Безе под ее руками крошилось, кремовые розочки оплывали, завалившись набок.
Мать быстро затушила сигарету и попыталась отобрать у нее нож:
– Дай-ка лучше я!
Галина готова была разрыдаться. Она грубо отпихнула мать.
– Ну все! Так больше продолжаться не может! Я всегда тебе говорила, что Родя твой – козел и придурок!
– Да при чем тут Родя?! – выкрикнула Галина.
– При всем! Свалил к какой-то шюхе, и слава богу! За последние годы ты должна была ко всему привыкнуть и наконец понять, что он из себя представляет! Катюшу только жалко… – плаксивым тоном прибавила Наталья Маратовна.
– Мам, это что здесь, театр?! И долго ты репетировала свой выход?!
– Ты просто невыносима! Чему тут еще удивляться? Сложно себе представить, что этот урод успел сотворить с твоей психикой!
– Мам, это не пьеса, это моя жизнь! На которую тебе, кстати, было всегда плевать!
– Браво.
Бабуля стояла в дверях и вяло хлопала в ладоши.
– Все, бабка, поехали отсюда! Хотели помочь, поддержать, а она как собака на нас бросается! Иди уже, собирайся!
– А я останусь.
– Зачем?
– Здесь еще внучка моя, вообще-то…
– Как угодно! Только потом не жалуйся, что ты здесь никому не нужна.
Входная дверь с надрывом хлопнула.
* * *
В понедельник Мигель объявился.
Переступив порог клуба, Галина решила идти к себе в кабинет через зал. Утренняя репетиция к тому времени должна была начаться.
Мигель, завидев со сцены проходившую мимо Галину, как ни в чем не бывало помахал ей рукой.
Многие из находившихся на сцене танцоров знали, что они уже несколько раз занимались здесь сальсой, но уверенным жестом руки, который он сопроводил еще и радостным возгласом, Мигель словно обозначил присутствующим истинную степень их близости.
Два противоречивых чувства завозились в Галине: надежда и гордость.
И когда Мигель, вполне предсказуемо, вскоре постучался к ней в кабинет, на сцену сначала вышла гордость.
– Я занята! – отрезала она.
– Галь, я могу зайти?
Но он уже зашел и даже прикрыл за собой дверь.
Галина лениво потянулась и встала из-за стола. Всем своим видом демонстрируя, что делает огромное одолжение, она нехотя направилась в его сторону.
Биение сердца выдавало ее с головой.
Она чувствовала, как с каждым шагом навстречу зона ее безопасности расплывается под ногами, и тогда с ходу взяла повышенный тон:
– Чем обязана?
– Галя… Когда мы продолжим занятия? Сегодня? Пойдем сейчас? – проигнорировав ее воинственный вид, зачастил вопросами Мигель.
– Нет. Я занята. Я работаю.
Он быстро подскочил и заключил ее в свои объятия. Она обмякла, задрожала, а изнутри, из плена, словно отчаянно рвалось наружу какое-то существо: крылатое, свободное, с единственным минусом – у существа не было разума.
– Галя, – Мигель подергал за ручку и удостоверился, что дверь заперта, – иди сюда, милая…
Разомкнулись жадные губы, настойчивые и нежные руки сжали ее в кольцо, запахло кофе, табаком, кремом после бритья и еще, совсем чуть-чуть, – его убогой квартиркой.
Сопротивляться существу не было смысла, и она нырнула вместе с ним в самый центр надвигавшейся на них энергии.
Конечно, она знала, что потом, совсем скоро, будет об этом жалеть…
И вовсе не потому, что в обход ее моральных принципов это случится на работе (здесь-то она уже успела поторжествовать над своим бывшим мужем), а потому, что такой оглушительный, случайный секс лишал ее возможности по-настоящему расслабиться… И душ она принимала только в восемь утра, и из коридора постоянно доносились чьи-то осторожные шаги…
Но эту минуту энергия Мигеля была гораздо сильнее ее томительных, истинных желаний.
Успев про себя отметить, что это – огромное исключение из правил, она позволила ему забрать у нее существенно больше, чем он мог ей дать при других обстоятельствах.
16
Прибежав домой, Самоварова первым делом посрывала с себя надушенную Анькиной «Шанелью» одежду и облачилась в халат.
Платье, сумочка и туфли попрятались обратно в шкаф.
К приходу дочери, прибывшей в город на последней, опасной электричке (хорошо хоть вокзал в пятнадцати минутах ходьбы от дома), она успела накормить разобиженных кошек и, устроив на кухонном столе небольшой бардачок – вроде как засиделась перед телевизором в ожидании дочери, – включила этот поганый ящик.
