В считаные секунды она забыла обо всем на свете.
Ни обшарпанные обои, ни старая, впитавшая в себя запахи десятков чужих людей мебель, ни монотонное жужжание работавшего в соседней комнате пылесоса, не сдерживали ее страсть.
Постельное белье было чистым.
«Надо же, подготовился!» – успела с нежностью подумать Галина, прежде чем ее накрыло следующей, стиравшей последние капли рассудка волной.
И после, лежа на руке своего принца, покачиваясь в светло-зеленом омуте света, проникавшего сквозь сомкнутые веки, она вяло пыталась вспомнить о том, сколько же законов жанра успела нарушить в этой связи.
Да практически все…
Ресторана не было.
Не было даже кино.
Ну какой им еще ресторан?!
Водить ее в те, в которые она ходила с Родей, ему, смуглокожему мальчику, было не по карману.
А приглашать в недорогую кафешку он стеснялся…
Ну а кино… Для взрослых людей это просто какая-то глупость!
К тому же неизвестно, совпадают ли у них вкусы.
Вот если снимут биографию Че Гевары в жанре красивой чувственной мелодрамы, на нее она Мигеля пригласит.
А цветы – не приучен он их, видимо, дарить.
Он родился и вырос в цветах, и сам он будто живой цветок.
– Солнышко мое!
– Что, дорогая?
Галина заставила себя встать с расшатанного дивана и, стараясь не поворачиваться к Мигелю попой, с уже заметным целлюлитом и со следами послеродовых растяжек, принялась торопливо одеваться.
В ее голове созревал план.
Совсем скоро она познакомит своего друга с дочерью, потом с мамой и бабушкой…
Еще несколько месяцев придется потерпеть эту убогую, пропахшую скверным табаком и чужими случками комнатушку.
На языке застрял сложный вопрос.
– Я все хотела спросить… А у тебя… кроме меня, еще кто-нибудь есть?
Она тут же почувствовала себя нелепой и некрасивой учительницей, окруженной толпой гогочущих старшеклассников, но взяла себя в руки и, вперившись в расслабленную, блуждающую улыбку остававшегося лежать Мигеля, не отступала:
– Что ты молчишь?
– Ты.
– Ну а до меня? Здесь же кто-то бывал?
– Галя, – он сел и начал неторопливо натягивать штаны, – зачем сейчас об этом? Я же не спрашиваю, с кем ты еще живешь…
– Что?!
Меньше чем за минуту Галина оделась, покидала в сумку расческу и старенькую пудреницу, у которой так не вовремя отвалилась крышка и, красная от гнева, самостоятельно справившись с разболтанным замком входной двери, выскочила вон из квартиры.
* * *
«Я неправа. Со всех сторон неправа. Конечно, он сразу навел обо мне справки в клубе и выяснил, что я замужем. И о том, что Родя уже месяц не живет со мной в одной квартире, о том, что этот обмылок ушел к другой бабе, Мигель знать не может».
Галину раздирало на части.
Работать она не могла.
На дочь с утра накричала.
Матери по телефону нахамила.
А бабкин звонок сбросила – бабку, в отличие от остальных, так просто не проведешь, она сразу бы почувствовала, что в жизни внучки, помимо ухода Родиона, произошло что-то еще.
Если начистоту, все это время ей хотелось только одного, предательского: снова оказаться в объятиях Мигеля.
С утра Галина раз десять брала в руки мобильный и долго водила пальцем по нужному номеру, так и не решаясь нажать кнопку вызова.
Ну что, что она ему скажет?!
Извинится за свой демарш?
Но ей не за что извиняться, ведь это он ее оби-дел…
Новая система отношений с окружающим миром диктовала новые правила, в которых не место заезженным стереотипам.
Галина прошла на кухню клуба и, проигнорировав зад чернявой уборщицы, намывавшей пол, решительно подошла к бару.
Плеснула в пластиковый стаканчик коньяка, выпила залпом.
Приятное тепло разлилось по телу, истерика потихоньку отступала.
Она снова наполнила стаканчик.
Не прошла – прошелестела по ковровым дорожкам в свой кабинетик, закрылась и… набрала номер.
Все, что за последние минуты было наспех подготовлено в ее пылающей голове, все это, скомканное, выстраданное, грубо схватили и, даже не рассмотрев, выкинули вон.
Он даже не дал ей возможности толком поздороваться.
– Галя, я сейчас занят немного… Наберу тебе позже.
Конец связи.
Потекли слезы, сопли (чертов кондиционер!), голодные слюни.
Тварь! Гадкая, сладкая, голая тварь!
Изведя целую пачку бумажных платков, Галина с ужасом поймала себя на мысли о том, что Родион, с которым она просидела в одной клетке долгих шестнадцать лет, отец ее дочери, в недавнем прошлом – партнер и лучший друг, никогда не вызывал у нее и половины тех эмоций, какие пробудил этот залетный полуграмотный танцор.
14
Давали «Кармен».
Совсем необычную.
История, будто бы без начала и конца, была рассказана при помощи двух десятков молодых крепких тел артистов виртуозно поставленным, соединенным в единое смысловое полотно танцем. Практически без единого слова.
Первые двадцать минут далекая от современного искусства Варвара Сергеевна напряженно всматривалась в происходящее на сцене и ничего не понимала.
Боясь лишний раз шевельнуться, чтобы не упустить разгадку странного действа, время от времени она косилась в сторону Валерия Павловича и чувствовала – он находится в таком же зачарованно-недоуменном состоянии.
Дерзкие, пластичные артистки напомнили ей юных прачек из сна.
Ближе к середине спектакля Самоварова вдруг поняла: привычную сюжетную линию искать здесь нет смысла…
Она не появится.
На все оставшееся время Самоварова забыла про натирающие туфли, про кошек, про Аньку (которая к этому часу уже давно должна была оказаться в области, у Лариски), про курево в маленькой лакированной сумочке и даже про своего друга.
Кармен была везде.
Неукротимой энергией, набирающей силу в каждой следующей минуте, она, формально материализованная в большой белый шар, дико, необратимо скакала от актрисы к актрисе, в движении обесценивая самое главное в мужчине – его волю.
Ее убили раз десять.
Разными способами и в разных позах.
Но не тут-то было!
Кармен, мужчины, убить нельзя.
Жалкая, сломленная, гордая, до жути циничная, до слез нежная Кармен восставала снова и снова, и всякий раз, находя свой белый мяч, безошибочно бросала его в обреченного.
