Маккензи наконец смогла вынырнуть из-под платья, и как оказалось, темных очков она не снимала. Я кивнула ей и пошла к двери, но крошечная ножка в черной лакированной туфельке с ремешком быстро захлопнула дверь.
– Ну вот мы и наедине, Элизабет.
19
– Впечатляющий дом, правда?
– Слушай, милая, ты мне лапшу на уши не вешай. Ты мне не нравишься, я тебе не нравлюсь.
– Ну, я смотрю на это по-другому.
– И тебе удалось их всех убедить, что ты нашла первую версию «Девушки с веером»?
– На данный момент картина принадлежит моему клиенту. Собираешься сделать ставку? – как ни в чем не бывало спросила я, тоже переходя на «ты».
– Это вряд ли, – сказала она, подойдя поближе, и положила неожиданно тяжелую руку мне на плечо и недоброжелательно посмотрела на меня через свои огромные очки. – Я подделки не покупаю, – произнесла она с мягким южным акцентом.
– Я не считаю эту картину подделкой. Как и «Британские картины».
– Такая же подделка, как и ты. Я тебя видела. Я знаю, что ты там делала. Может, мне и не удастся это доказать, но это не значит, что я ничего не понимаю.
Эта Маккензи начинала мне нравиться. Она хоть и выглядит как мультяшный персонаж, но пока что только ей пришло в голову поставить под сомнение подлинность Гогена.
– Понятия не имею, о чем ты. Спасибо за таблетки, но, боюсь, сейчас ты уже переходишь все границы. Увидимся на обеде, – посмотрев на нее сверху вниз, произнесла я.
Американка медленно убрала ногу и дала мне пройти.
Обед подали в еще одном зале с белыми стенами. Двадцать стульев вокруг белого мраморного стола с серебристой дорожкой из крепдешина и горами покрытых серебристой краской фруктов. Впервые я позавидовала темным очкам Маккензи. Рядом с каждой тарелкой лежал каталог июльского аукциона. Новак усадил меня на почетное место по правую руку от себя, мы обсуждали его нововведения в Лансинге за первой переменой блюд – холодным огуречным супом с устрицами и тостами с хреном. Я повернулась к соседу слева, когда прислуга, теперь облачившаяся в белые бархатные смокинги, вынесла карпаччо из оленины с вишневым компотом.
– Меня зовут Элизабет. Как поживаете? Кажется, мы раньше не встречались.
– Нед, – ответил мой сосед-великан.
Он и правда был настолько огромного роста, что ему приходилось сгибаться в три погибели над тарелкой. Дресс-код на приглашении, которое мне вручил Руперт, гласил: «Потрясающий». Большинство гостей мужского пола приложили все усилия, чтобы выглядеть потрясающе – несколько ярких жилеток и даже пара оранжевых ковбойских сапог, но Нед на такие условности явно не обращал внимания. Его рост и ярко-зеленый смокинг выглядели довольно мрачно, как, впрочем, и его манера вести беседу. Получив несколько односложных ответов на свои все более отчаянные вопросы, я ухватилась за единственную соломинку, которая остается в таких случаях, и спросила, чем он занимается.
– Я… – начал он, и я радостно подалась вперед.
– Да-да? – произнесла я, и тут повисла пауза, в течение которой можно было успеть вырубить все леса Амазонии и выбрать нового премьер-министра Греции.
– Я охотой занимаюсь.
– Ах вот как. И с кем вы охотитесь?
– Охочусь, – Нед явно сделал над собой невероятнейшее усилие по преодолению социофобии, – в Шропшире, – с облегчением закончил он и откинулся на спинку стула, пытаясь переварить тот длинный монолог, которым ему удалось меня развлечь.
Еще некоторое время ушло на разрезание последних прозрачных полосок оленины на еще более узкие полоски, потом пришлось в отчаянии разглядывать украшения на столе. Неловкое молчание нарушил Новак, который постучал ножом по бокалу и предложил Руперту рассказать всем об аукционе.
Руперт встал, сжимая бокал с «Помероль» 1971 года. Вкус у Новака был как у цыгана, чемпиона по боям без правил, но вот уж на выпивке он точно не экономил, портвейн по высшему разряду. «Потрясающим» в случае Руперта оказался свободный смокинг от «Фэйворбрук» из чесучи с принтом из ананасов, совершенно невыгодно подчеркивавший его багровое лицо. После пары льстивых фраз в адрес компании, на которой, если верить его словам, держался весь рынок искусства, он перешел к самым ярким событиям аукциона. В конце он предложил мне рассказать о том, как я нашла Гогена. Я встала, Руперт зааплодировал мне, остальные подхватили, и только Маккензи злобно взирала на меня поверх темных очков с другого конца стола. Стул Лоренса, между американкой и шведской топ-моделью, женой очередного биржевика, пустовал. Наверное, вышел нюхнуть белого, подумала я. Я воспроизвела презентацию, подготовленную для «Британских картин», в сокращенном виде, особо подчеркнув тот факт, что Руперт и его команда подтвердили достоверность провенанса, и сказала, что с аттрибуцией в первую очередь следует поздравить их, а не меня. Руперт одобрительно наблюдал за мной и кивал, и против своей воли я ощутила волну удовольствия, как и в тот момент, когда я делала презентацию в аукционном доме. Чувство признания и принадлежности к чему-то большему, ведь именно этого я всегда и хотела от него. Действительно, а ведь моя жизнь могла сложиться совсем по-другому…
– А если вы ошиблись? – перебила меня Маккензи, чем хоть немного разбудила всех собравшихся за столом.
Женщины все это время не сводили с меня глаз, показывая, как хорошо они разбираются в искусстве и культуре, а мужчины не считали нужным притворяться и в открытую уткнулись в свои смартфоны.
– Вдруг вы все ошиблись? Вдруг это подделка?
Маккензи явно перебрала бордо и выпила больше рекомендованной для карликов среднего возраста дозы. Однако слово «подделка» всегда считалось табу. В мире искусства это слово приравнивалось к мату. Воцарилась тишина, которая стала еще более звенящей, когда прислуга принялась выносить отварную цесарку с трюфелями в желтом вине из Юры. Мы с Рупертом по-товарищески взглянули друг на друга. Мы оба стояли на виду у всей публики, ожидавшей нашего хода.
– Я не думаю, что кто-нибудь из нас пришел бы сюда в этот вечер, если бы мы не доверяли Руперту и его команде целиком и полностью, – взяв себя в руки, ответила я. – Есть только одно заведение в мире искусства, имеющее столь высокую экспертную репутацию. Вот почему я обратилась именно к ним. Я хотела быть полностью уверена в подлинности картины.
– Чушь! – прошипела она.
– Полегче, старушка! – раздался голос справа от меня.
Нед! Неужели он таки оказался разумным человеком?!
– Я ее видела! – ткнула карлица в меня своим кроваво-красным, блеснувшим в свете свечей ногтем. – Я ее видела с узкоглазым! В Эссене! А чем славятся узкоглазые, а?
– Чем? – улыбнулась я, из последних сил стараясь держать себя в руках. – Смотря кто. Вы имеете в виду Ай Вэйвэй. Или какого-то другого китайского художника?
Я бросила умоляющий взгляд на Руперта. Спасай! Не дай этой злой колдунье испортить все, о чем я мечтала! Мой взгляд возымел желаемое действие. Он приосанился, задрал все свои подбородки и подался вперед, колыхаясь всеми своими ананасами.
