Мэри Джейн не пользовалась косметикой (мать этого не одобряла), но черты лица ее были так милы, карие глаза – такими большими и с такими длинными ресницами, а улыбка так белозуба, что краситься ей было и не нужно. Она гордилась своей удачной внешностью, унаследованной от мамы, в которой было достаточно испанской крови, чтобы и она сама, и дочь казались чуть экзотичными.
Возможно, когда-нибудь она станет такой же красивой, как мать.
До войны мать Мэри Джейн была владелицей пансиона в прибрежном городке Саутенд, и девочка сохранила теплые яркие воспоминания о солнечном небе по утрам и пробежках по песку в сопровождении скотч-терьера. Однако сейчас отдых в Саутенде отошел в прошлое: протянутая вдоль берега колючая проволока, долженствовавшая не пропустить орды немецких захватчиков, не пропускала и желающих приятно провести отпуск… А потом пансион, который и так находился на грани банкротства, реквизировали военные.
Мама оставила Мэри Джейн в Саутенде у дяди и тети, чей ресторанчик выстоял благодаря солдатам, и пока дочь продолжала учиться, она нашла место секретаря у какого-то лондонского банкира.
По крайней мере, так мать говорила самой Мэри Джейн. Однако у Мэри Джейн были на этот счет сомнения. Во-первых, дядя Родни и тетя Грейс странно переглядывались всякий раз, когда Мэри Джейн, получив из Лондона ежемесячный конверт с наличностью, говорила про секретарскую должность матери. Да и сама Мэри Джейн знала, что мать не имела никакой подготовки для такой работы.
Она предполагала, что мама могла стать официанткой, или уборщицей, или еще кем-то и просто стеснялась сказать об этом дочери, особенно после того, как они так хорошо жили в «Приморской гостинице». Еще порой она задумывалась о том, действительно ли ее покойный отец умер, когда Мэри-Джейн было два года: она была уже в том возрасте, когда ей приходило в голову, что отец, бывший всего лишь ухмыляющимся лицом с нескольких выцветших фотографий, мог просто сбежать, предоставив им заботиться о себе самим.
Когда девочка приезжала в Лондон – примерно раз в полтора месяца – чтобы провести выходные с мамой (и Скотти, которого дядя Родни не захотел взять к себе), ей ужасно хотелось задать матери эти вопросы – и другие в том же роде. Но почему-то Мэри Джейн не могла заставить себя это сделать. Мама в последнее время казалась такой грустной!
Странно… вообще-то мама не говорила, что ей грустно, и ничем этого не показывала: на самом деле рядом с Мэри Джейн она скорее слишком много улыбалась. Мэри Джейн ощущала что-то наигранное в этом хорошем настроении, в чересчур подробных историях про себя и своих банковских коллег и про то, как она стала «правой рукой» президента банка.
Сейчас, стучась в дверь уже в двадцатый раз и слыша, как за дверью гавкает и завывает Скотти (несмотря на то что девочка успокаивала его, повторяя: «Это же просто я, мой хороший»), Мэри Джейн трясло то от досады, то от страха…
У двери, рядом с местом, где Мэри Джейн поставила свой чемоданчик, лежал какой-то сверток с наклеенным адресом матери. Его присутствие на пороге в этот поздний час показалось Мэри Джейн странным.
Мама в письме сказала, что возьмет отгулы на четверг и пятницу, чтобы побыть с Мэри Джейн, у которой выдался длинный уик-энд после экзаменов. Гостить у мамы всегда было неприятно: квартира казалась Мэри Джейн чуть приукрашенной тюремной камерой.
Мать объясняла, что хорошие комнаты трудно найти из-за войны, но Мэри Джейн подозревала, что она живет так, чтобы посылать Мэри Джейн деньги. Однако девочка всегда чудесно проводила время с мамой, и этот уик-энд не должен был стать исключением. Они будут вместе заниматься всякими приятными вещами: погуляют со Скотти в парке, сходят в кино, может, даже проведут несколько часов в универмаге «Харродз», притворяясь, будто им хватит денег что-то купить.
Однако лежащая на пороге посылка, и отсутствие ответа на стук, и безумно лающий Скотти – все это толкало Мэри Джейн на грань паники. Она понимала, что глупит, но невольно представляла себе жуткие трагедии – особенно когда газеты пишут всякое про Потрошителя и прочее…
Глупо! Смешно! Этот гад охотится на проституток, а не на банковских служащих… или даже официанток… или уборщиц. Ее маму просто неожиданно вызвали – ей в последнюю минуту пришлось пойти на работу. Может, ее позвал сам президент банка. Разве мама могла сказать ему «нет»?
Не зная, что еще сделать, Мэри Джейн постучала в дверь соседней квартиры. Лай Скотти стал совсем жалобным.
Открывшая ей женщина оказалась хорошенькой, хотя и какой-то усталой. На ней был темно-синий халат, платиновые волосы были закручены на бигуди – и, похоже, она как раз красилась: один глаз подведен, мушка поставлена, но помады еще нет. Между пальцами с ярко-красными ногтями она держала сигарету, и струйка дыма загибалась вопросительным знаком.
– Извините, мэм, – сказала Мэри Джейн, которая ни разу не видела соседку матери, – но я дочь миссис Лоу, приехала погостить…
– А я – Элис Уик. Значит, ты – Мэри Джейн! Прилежная школьница, о которой я столько слышала! Перл так тобой гордится!
– Перл? Мою мать зовут Маргарет.
– Это просто прозвище, лапуля. А что случилось?
Когда Мэри Джейн закончила свои объяснения, соседка нахмурилась и сказала:
– Знаешь, лапуля, я ведь и сама утром обратила внимание на посылку.
– Может, она еще не вернулась из банка…
Мисс Уик снова сдвинула брови:
– А она собиралась в банк, милая?
– Она там работает.
– Ах, вот как?.. Дай-ка я что-нибудь накину, и мы пойдем искать констебля.
А уже через несколько минут полицейский навалился плечом на дверь – и песик, выскочивший на площадку, прыгнул Мэри Джейн на руки. Она заглянула в квартиру матери: там никого не было. На кровати, стоявшей у стены, вспухало черное покрывало – наверное, над сбитой постелью. У кровати были разбросаны детали одежды: платье, пальто, шляпка с пером…
Еще что-то было разложено на коврике, но Мэри Джейн толком не разглядела, что именно. Она заметила сталь, поймавшую откуда-то блик света – хотя шторы были задернуты.
Странно. Мать обычно содержала квартиру в порядке – эта привычка осталась с тех времен, когда она держала пансион.
Там просто все было… как-то не так. Сама тишина, царящая в квартире, казалась тревожной.
– Сэр, – сказала Мэри Джейн, пока пес, не переставая, облизывал ей лицо, – вы не могли бы зайти и посмотреть?
– Я собирался на этом настаивать, мисс, – отозвался полисмен, вскинув руку так, словно регулировал уличное движение. – Так что, если вы здесь подождете немного…
У констебля оказалось овальное лицо со слишком близко поставленными глазами, и он был ненамного выше самой Мэри Джейн, что особенно бросалось в глаза из-за жестяной каски, заменявшей традиционный высокий шлем. Ему было явно не больше двадцати. Однако голос звучал хоть и доброжелательно, но твердо, и держался молодой человек очень властно.
