– У меня есть ты, – уверял я.
У меня была Алисия и целый сонм теней, обретавшихся в ловушке между реальностью и вымыслом. В 1991 году я почувствовал, что если не отважусь на решительный шаг, если не спрыгну с поезда, то лишусь последних духовных ориентиров (их осталось немного), и отказался от прибыльной карьеры ремесленника, рекламирующего роскошный образ жизни. Остаток года я посвятил литературному труду, завершая свои книги.
К тому времени стало трудно не замечать, что Хулиан Каракс болен. Я привык к мысли, что он не имеет возраста и с ним не может произойти ничего плохого. Я начал думать о нем, как о родителях, о самых близких людях, которые по определению не могут покинуть нас. Я считал, он будет жить вечно.
Хулиан Каракс больше не заказывал земляничного мороженого во время наших встреч. Когда я спрашивал его совета, он почти не правил текст и не вымарывал куски. Уверял, будто я научился летать самостоятельно, заслужил свой «Ундервуд» и уже не нуждаюсь в нем. Я долго не хотел признавать очевидного, однако обманываться дальше стало невозможно. Я понял, что убийственная тоска, гнездившаяся в глубине души Каракса, вновь подняла голову, чтобы прикончить его.
Однажды ночью мне приснилось, что я потерял его в тумане. Под утро я бросился искать Каракса. Обошел все места, где мы встречались с ним на протяжении последних лет. На рассвете 25 сентября 1991 года я нашел его распростертым на могиле Нурии Монфорт. В руках он держал футляр с авторучкой, некогда принадлежавшей моему отцу, и записку:
«Хулиан!
Я горжусь, что был твоим другом, и благодарен за все, чему научился у тебя.
Жаль, что не буду находиться рядом, чтобы разделить с тобой радость победы и увидеть, как ты достиг того, чего я не мог и не умел добиваться. Но меня утешает мысль, что более ты во мне не нуждаешься, а впрочем, и не нуждался никогда, хотя поначалу тебе будет нелегко в это поверить. Я отправляюсь на встречу с женщиной, которую мне не следовало покидать. Береги родителей и героев нашей повести. Поведай всем нашу сагу и не забывай, что мы существуем, пока жива память о нас.
Твой друг, Хулиан Каракс».
Тогда же я выяснил, что участок земли рядом с могилой Нурии Монфорт принадлежал Городскому совету Барселоны. Алчность испанских налоговых институтов всегда оставалась на высоте, так что в результате переговоров мы вышли на астрономическую сумму, которую я выложил сразу, в кои-то веки достойно потратив бешеные гонорары за эпопею о спортивных машинах и рождественскую рекламу шампанского, где умещалось больше танцовщиц, чем в подсознании Басби Беркли.
Мы похоронили Хулиана Каракса, моего учителя, в субботу в конце сентября. На кладбище меня сопровождала Алисия. Увидев рядом две могилы, она сжала мою руку и сказала, чтобы я не огорчался, поскольку теперь мой друг больше не одинок.
Мне было тяжело говорить о Караксе. Порой я спрашивал себя, не унаследовал ли я каких-нибудь черт от второго своего деда, несчастного Давида Мартина, и не сочинил ли Каракса, как он сочинил своего Корелли, чтобы получить законное право рассказывать о том, чего не происходило в реальности. Недели через две после погребения я написал мадам Курриган и синьору Количчо в Париж, сообщив о смерти Каракса. В письме обратился к ним с просьбой по своему усмотрению оповестить о его кончине Жана-Раймона, а также тех, кого они сочтут нужным. Мадам Курриган тотчас мне ответила, поблагодарив за письмо. Также упомянула, что незадолго до смерти Каракс писал ей, рассказав о книге, над которой мы с ним вместе работали последние годы. Она попросила меня прислать рукопись, как только книга будет готова. Каракс давно говорил мне, что книгу закончить невозможно, однако, если повезет, он первым покинет наш дуэт, чтобы мы не потратили вечность, переписывая ее.
В конце 1991 года я сделал копию рукописи – почти две тысячи машинописных листов, – на сей раз действительно напечатанных на «Ундервуде», и отправил бывшим литературным агентам Каракса. Если честно, я не рассчитывал получить от них отклик. Я приступил к работе над новым романом, снова последовав одному из советов своего учителя. «Порой лучше заставить мозг работать, истощив его силы, нежели оберегать его покой, поскольку, изнывая от безделья, он начнет пожирать человека заживо».
Несколько лет я делил свое время между новым романом, не имевшим заглавия, и длинными прогулками по Барселоне с дочерью, начавшей интересоваться всем на свете.
– Новая книга о Валентине?
Алисия никогда не называла ее матерью, а только по имени.
– Нет. Она о тебе.
– Обманщик.
Долгие прогулки позволили мне вновь открыть родной город, посмотрев на него глазами дочери. И я понял, что сумеречная Барселона, где начиналась жизнь моих родителей, незаметно для нас постепенно проясняется. Тот мир, какой я рисовал в своем воображении, деформировался, превращаясь в подновленную и приукрашенную декорацию для туристов и праздных горожан, любителей погреться на солнышке на пляже. Они категорически не желали увидеть, сколько бы ни смотрели, закат целой эпохи: потерпев крушение, она рассыпалась тонкой пылью, которая все еще ощущалась в воздухе.
Тень Каракса по-прежнему следовала за мной по пятам. Мама часто приходила ко мне домой и приводила маленькую Исабеллу, чтобы Алисия показала ей свои игрушки и книги. У дочери всего было в изобилии, но среди ее богатств отсутствовали куклы. Дело в том, что Алисия терпеть не могла кукол и расстреливала их из рогатки во дворе школы. Мама заботливо спрашивала, все ли у меня в порядке, понимая, что ответ будет отрицательным, и не получал ли я вестей от Валентины, предугадывая такой же ответ.
Я не рассказывал матери о своих отношениях с Караксом, как не делился тайным и сокровенным, что носил в себе эти годы. Однако подспудно чувствовал, что она все знала без слов. Мне никогда ничего не удавалось скрыть от нее, не считая тех случаев, когда мама намеренно делала вид, будто не замечает притворства.
– Отец скучает по тебе, – говорила она. – Тебе следовало бы почаще заходить к нам в магазин. Даже Фермин на днях выражал беспокойство, уж не собрался ли ты в картезианский монастырь.
– Я был занят, заканчивая книгу.
– В течение пятнадцати лет?
– Писать книгу оказалось намного труднее, чем я предполагал.
– Можно ее прочитать?
– Не уверен, что тебе понравится. В сущности, я даже сомневаюсь, надо ли пытаться опубликовать ее.
– Можно спросить, о чем она?
– О нас. Обо всех нас. Это семейная история.
Мама молча посмотрела на меня.
– Может, ее лучше уничтожить, – добавил я.
– Ты создал свою историю. И волен делать с ней все, что считаешь уместным. К тому же теперь, когда дедушки больше нет и жизнь меняется, я сомневаюсь, что наши секреты могут кого-нибудь впечатлить.
– А отца?
– Вероятно, ему-то будет полезно прочитать твою книгу. Не думай, будто мы не догадывались о том, чем ты занимаешься. Мы не настолько глупы.
