Он вскинул голову и кивнул. Беа заперлась в ванной и сидела там до тех пор, пока не услышала, как хлопнула дверь квартиры. Даниэль вернулся через час с букетом цветов.
– Мне не нужны цветы.
– Я собирался сходить на могилу матери, – произнес Даниэль.
Малыш Хулиан, сидевший за столом с чашкой молока, посмотрел на родителей и почуял неладное. «Можно обмануть кого угодно, но только не Хулиана», – подумала Беа.
– Тогда мы пойдем с тобой.
– Это необязательно.
– Я сказала, мы пойдем вместе.
У подножия косогора, увенчанного балюстрадой, обращенной к морю, Беа остановилась. Она поняла, что Даниэль хотел пойти на могилу один. Он сделал попытку передать ей Хулиана, но мальчик не пожелал спуститься с рук отца.
– Возьми его с собой. Я подожду вас здесь.
3
Даниэль встал на колени у надгробия, положил на могилу цветы и провел пальцем по буквам, выбитым на плите:
Он замер отрешенно, закрыв глаза. Очнулся, услышав возбужденную скороговорку сына, – Хулиан всегда начинал фонтанировать невнятными звуками, если нечто поражало его воображение.
– Что случилось, Хулиан?
Сын показывал на маленький предмет, притаившийся около надгробия. В лепестках засохших цветов в стеклянной вазе Даниэль обнаружил белую фигурку, а точнее, вырезанную из гипса статуэтку. Он твердо помнил, что ее не было на могиле, когда приходил к матери в последний раз. Даниэль извлек статуэтку из увядшего букета и стал рассматривать: ангел.
Хулиан, завороженно смотревший на очаровательного ангелочка, потянулся, попытался выхватить его из рук отца и неловко толкнул. Сувенир соскользнул с раскрытой ладони Даниэля, упал на мраморную плиту и разбился. Неожиданно Даниэль заметил, что из полой половинки погибшего ангела торчит свернутая в трубочку четвертушка бумаги. Он поставил Хулиана на землю и поднял обломок. Развернув записку, узнал почерк Алисии Грис:
Маурисио Вальс
Эль-Пинар
Улица Мануэля Арнуса
Барселона
Хулиан внимательно наблюдал за ним. Даниэль убрал записку в карман и улыбнулся малышу. Впрочем, отвлечь его не удалось, мальчик продолжал смотреть на отца с тем же выражением, с каким делал это, лежа с температурой на диване. Даниэль положил на могилу белую розу и снова взял сына на руки.
Беа ждала их у подножия холма. Приблизившись к жене, Даниэль молча обнял ее. Хотел попросить прощения за то, что случилось утром, и вообще за все, но не нашел нужных слов. Беа заглянула ему в лицо:
– Ты в порядке?
Даниэль снова выдавил улыбку, которая не обманула его сына и тем более не смогла бы обмануть Беа.
– Я люблю тебя, – произнес он.
Ночью, уложив Хулиана, супруги неторопливо занимались любовью в полутьме. Даниэль покрывал поцелуями тело любимой женщины, словно делал это в последний раз. Позднее, когда они лежали, обнявшись, под одеялом, Беа прошептала ему на ухо:
– Я хотела бы второго ребенка. Девочку. А ты?
Даниэль выразил согласие и поцеловал жену в лоб. Он гладил Беа до тех пор, пока она не заснула. Дождавшись, когда дыхание ее станет ровным и глубоким, Даниэль потихоньку встал, забрал свои вещи и оделся в столовой. Перед уходом задержался около комнаты Хулиана и приоткрыл дверь. Ребенок мирно спал, обняв подаренного Фермином огромного плюшевого крокодила, превосходившего его габаритами в два раза. Хулиан назвал крокодила Карлитос и отказывался засыпать без него, несмотря на все ухищрения Беа, пытавшейся заменить его на игрушку более скромных размеров. Даниэль с трудом удержался, чтобы не войти в спальню: ему очень хотелось поцеловать ребенка. Но Хулиан спал чутко и реагировал на перемещения родителей по дому. Закрывая за собой дверь квартиры, Даниэль не испытывал уверенности, что увидит сына снова.
4
Даниэль сел в ночной трамвай, отправлявшийся с площади Каталонии, поймав его в последний момент, когда вагон уже заскользил по рельсам. В салоне набралось не более полудюжины пассажиров. Съежившись от холода, они ехали с прикрытыми глазами, вздрагивая от тряски трамвая, равнодушные к окружающему миру. Едва ли кто-нибудь из них вспомнил бы, что видел Даниэля.
Около получаса трамвай взбирался над городом, почти не встречая машин. Он проезжал мимо безлюдных остановок, оставляя за собой шлейф синих искр на проводах и запах электричества и древесного угля. Порой кто-то из пассажиров возвращался к жизни, пошатываясь, подтягивался к последней двери вагона и соскакивал с подножки, не дожидаясь, пока трамвай замедлит ход. Последний отрезок маршрута, от перекрестка виа Аугуста и улицы Бальмес до бульвара Тибидабо, Даниэль проделал в компании контролера, спавшего летаргическим сном на табурете в конце вагона, и кондуктора, гомункула, который поддерживал связь с действительностью с помощью сигары, испускавшей клубы желтоватого дыма с запахом бензина.
На конечной остановке кондуктор выдохнул победную струю дыма и нажал на клаксон. Даниэль вышел из трамвая, оставив позади капсулу янтарного света, наполнявшего салон. Перед ним лежал убегавший вдаль бульвар Тибидабо и цепочка особняков и дворцов, тянувшаяся вверх по склону горы. На ее вершине, над городом, подобно сторожевой крепости, выступали очертания Эль-Пинара. Пульс Даниэля участился. Он запахнул пальто и двинулся в путь.
Поравнявшись с особняком номер 32 на бульваре Тибидабо, Даниэль поднял голову, чтобы взглянуть на здание, видневшееся за оградой, и на него нахлынули воспоминания. Несколько лет назад в стенах старого дома он сначала обрел жизнь, а потом почти лишился ее на веки вечные, образно говоря. Будь с ним сейчас рядом Фермин, он наверняка нашел бы повод для иронии насчет того, какую роль этот бульвар играл в его судьбе. И еще Фермин не преминул бы указать, что только глупец способен совершить то, что Даниэль задумал, тогда как жена и сын в последний раз вкушают безмятежный сон. Наверное, следовало пригласить Фермина с собой. Фермин помешал бы ему, не позволив сделать безумный шаг. Встал бы стеной между ним и долгом или же просто темной жаждой мести. И потому Даниэль считал, что обязан той ночью бросить вызов судьбе один на один.
Поднявшись на площадь, служившую завершением бульвара, Даниэль вжался в тень и направился к улице, огибавшей холм, на вершине которого вырисовывался темный угловатый силуэт Эль-Пинара. Издалека казалось, будто дом парил в небе. И лишь приблизившись к подножию горы, Даниэль получил возможность оценить истинные размеры поместья, окружавшего особняк, и грандиозные масштабы строения. Территория – возвышенность, утопавшая в садах, – была обнесена стеной, которая тянулась вдоль улицы. Главный вход с примыкавшим к нему сторожевым домиком с башней украшали кованые сетчатые ворота, созданные в эпоху, когда металлургия еще считалась искусством. Чуть дальше находился второй вход, представлявший собой каменный портик, прилегавший к стене, на антаблементе которого читалось название особняка. За ним угадывалась длинная аллея со сложной системой лестниц. Она пересекала сад, поднимаясь к дому. Ворота выглядели столь же крепкими и надежными, как и главные. Даниэль рассудил, что проникнуть в поместье можно единственным способом: перелезть через стену и подняться к особняку, миновав рощу и сад. Оставалось только надеяться, что его не заметят. В связи с этим возникал важный вопрос: имелись ли в поместье сторожевые собаки или невидимые охранники. Ни один луч света не пробивался из дома на улицу. Над Эль-Пинаром довлела тягостная аура одиночества и запустения.
