Порой кажется, будто хуже дела уже идти не могут, но не существует запретной грани для низости, если дать ей полную волю. Вскоре на горизонте возникла фигура, будто специально созданная, чтобы стать олицетворением духа времени и нравов. Я полагаю, имелось немало таких персонажей среди мусора, который всегда всплывает на поверхность во время сильного шторма. Его звали Маурисио Вальс, и подобно всем великим людям в ничтожные времена, он был доном “никто”.
6
Предвижу, что однажды газеты напишут дону Маурисио Вальсу хвалебные оды и раструбят на весь свет о его славных деяниях. Наша земля обильно рождает проходимцев его пошиба. И, поднявшись наверх, такие люди не испытывают недостатка в льстецах и подхалимах, которые стаями вьются вокруг и ползают на коленях, подбирая крошки с господского стола. Но теперь, пока его звездный час еще не наступил (а он настанет непременно), Маурисио Вальс – лишь один из многих, преуспевающий прохвост, ищущий денег и славы. В последние месяцы мне довелось познакомиться с подробностями его жизни. Я знаю, что он начинал рядовым членом литературного кружка, собиравшегося в кафе. Посредственность, человек, не наделенный ни талантом, ни определенным призванием, Вальс компенсировал свое ничтожество непомерным тщеславием и неистовой жаждой признания. Догадываясь, что собственными усилиями ему никогда не добиться ни заработка, ни достойного положения, к чему он изо всех сил стремился, и не сомневаясь, что заслуживает лучшей доли, Вальс предпочел продвинуться, используя связи и подкуп. Себе в помощь он собрал клику из таких же нечистоплотных субъектов, чтобы проворачивать свои дела и уничтожать тех, кому завидовал.
Да, мои слова дышат гневом и злостью, и я стыжусь их, поскольку не знаю, справедливы обвинения или нет. Более того, мне это безразлично. Наверное, я осуждаю невиновных, ослепленная болью и яростью, сжигающими меня изнутри. В последние месяцы я научилась ненавидеть, и мне страшно думать, что я умираю с такой горечью в сердце.
Впервые я услышала его имя вскоре после того, как стало известно об аресте и заключении Давида. Маурисио Вальс стал к тому времени клевретом нового правительства, верным его сторонником, сумевшим обратить на себя внимание благодаря браку с дочерью влиятельного предпринимателя и банкира, поддержавшего националистов. Начиная карьеру, Вальс пробовал силы на ниве литературы, однако настоящего успеха добился, когда обольстил и отвел к алтарю несчастную калеку, родившуюся с ужасной болезнью, разрушавшей ее кости и усадившей в отрочестве в инвалидное кресло. Богатая наследница, непригодная к браку, – это был исключительный шанс.
Вероятно, Вальс воображал, что при таком раскладе он мгновенно взлетит на вершину национального Парнаса и займет видное место в академии или же другую престижную должность в сфере испанского искусства и культуры. Но не учел, что существовало множество соискателей помимо него. Поняв, кто одерживает верх в войне, они вдруг выросли из-под земли, подобно дружным весенним всходам, и выстроились в очередь в преддверии победы.
Когда настало время делить трофеи и оплачивать услуги, Вальс получил свою долю, а вместе с ней урок, наглядно объяснивший ему правила игры. Государству нужны были не поэты, а тюремщики и инквизиторы. И неожиданно он удостоился назначения, которое считал унизительным, не подходившим его высокому интеллектуальному уровню: Вальс сделался комендантом крепости Монтжуик. Естественно, люди вроде Вальса не пренебрегают подвернувшимися возможностями, и он сумел извлечь пользу из внезапного поворота судьбы, выслуживаясь и подготавливая почву для будущего возвышения, а попутно бросал в застенки и уничтожал своих недругов, настоящих или мнимых. И тех, кто оказался заложником его прихотей, насчитывалось в проскрипционном списке Вальса немало. Как туда попал Давид Мартин, я не понимаю до сих пор, хотя он был далеко не единственным. Но по неведомой причине одержимость им Вальса носила маниакальный, болезненный характер.
Узнав, что Давида Мартина поместили в тюрьму Модело, Вальс ходатайствовал о его переводе в крепость Монтжуик и не успокоился, пока не увидел за решеткой одной из своих камер. У моего мужа Хуана был знакомый адвокат, постоянный покупатель нашего книжного магазина, молодой человек Фернандо Брианс. Я отправилась к нему на консультацию, чтобы узнать, можно ли что-нибудь сделать и помочь Давиду. У нас с мужем почти не было сбережений, и Брианс – хороший человек, ставший мне надежным другом в то нелегкое время, – согласился работать бесплатно. Брианс располагал кое-какими связями в крепости Монтжуик, в частности он нередко обращался за сведениями к одному из тюремщиков. Удалось выяснить, что Вальс сделал определенную ставку на Давида. Вальс читал его романы и, хотя не уставал обзывать “худшим писателем в мире”, попытался заставить Давида вместо него написать или переделать рукопись, которую намеревался издать под своим именем. Вальс надеялся прославиться как писатель, употребив свое новое положение и влияние в государственной системе. Могу представить, что́ ответил ему Давид.
Брианс перепробовал все средства, однако Давиду предъявляли слишком тяжкие обвинения. Оставался единственный путь – воззвать к милосердию Вальса, чтобы с узником в крепости обращались помягче, не подвергая тем ужасам, о каких ходили легенды. Не послушав советов Брианса, я пришла на аудиенцию к Вальсу. Теперь понимаю, что совершила чудовищную ошибку. И совершив ее, я превратилась в предмет его вожделения, хотя произошло это лишь потому, что он увидел во мне собственность ненавистного Давида Мартина, которую тоже можно отнять.
Не отставая от других чиновников, занимавших сходные должности, Вальс быстро научился спекулировать на чувствах и страхах родственников арестантов, находившихся в его власти. Брианс не раз предупреждал меня. Хуан смотрел неодобрительно на визиты в крепость к Вальсу, догадываясь, что моя преданность Давиду и наши отношения выходят далеко за рамки обычной дружбы. “Подумай о сыне”, – говорил он. И Хуан был прав, но я вела себя эгоистично. Я не могла бросить Давида в том страшном месте, имея шанс помочь ему. О гордости речь уже не шла. Невозможно выжить в гражданскую войну, сохранив хотя бы толику гордости, достойную упоминания. Мое главное заблуждение состояло в том, что я неверно оценила намерения Вальса. Он не стремился ни обладать мной, ни унизить меня. Вальс хотел меня уничтожить, сообразив, что только так можно сломать Давида и причинить ему настоящую боль.
Моя простодушная настойчивость, с какой я упрашивала Вальса смилостивиться, обернулась против нас. Он оставался безразличен и глух к моим мольбам о снисхождении к пленнику, сколько бы я ни льстила, ни унижалась, ни притворялась, будто боюсь и уважаю его. Я лишь подбрасывала дрова в топку, разжигая огонь ненависти. Теперь вынуждена признать, что моя попытка помочь Давиду в результате погубила его.
Я поняла это слишком поздно. Вальсу надоела служба, затянувшееся ожидание славы, он сам себе надоел и скрашивал время фантазиями. В том числе вообразил, будто влюблен в меня. Мне хотелось верить, что Вальс способен проявить великодушие, если внушить ему, что его фантазии осуществимы. Но и я тоже ему наскучила. В отчаянии я пригрозила Вальсу разоблачением, пообещав рассказать всем о его бездарности и подлой сущности. Он посмеялся надо мной, решив наказать меня, чтобы ранить Давида, нанести ему сокрушительный удар.
