А потом я узнал, что зря посмеивался. Поскольку русская туристка Надя, как выяснилось, приехала из Туркменистана, где она всегда и жила, а город Бангкок – её первая заграница. Так что, будем справедливы, Надя вполне точно охарактеризовала увиденное, если учесть, что Надина родина из развитого социализма глубоко и надолго шагнула прямо в развитой феодализм.
Ценность любого путешествия удваивается, если тебя угораздило переместиться не только в пространстве, но и во времени. До туркменского феодализма я не долетел, зато сразу же из Бангкока попал в зимний Ташкент, где надо было как-то избыть шесть свободных часов между авиарейсами. В подозрительно пустом международном аэропорту нашёлся пункт обмена валюты. Восточная красавица, владеющая узбекскими сумами, отвергла мои рубли: её влекли только доллары США и евро. Желательно не мельче сотни. Мне хватило ума сообразить, что 100 у.е. на шесть часов узбекского досуга – это многовато.
Я вышел наружу. Метрах в трёхстах от меня, за пределами абсолютно пустой заснеженной площади, молча стояла терпеливая толпа, огороженная штакетниками и милицейским кордоном. «Кто это?» – спросил я молодого человека в таможенном мундире, вышедшего вслед за мной покурить. Он брезгливо махнул рукой: «Да это всё местные!» На груди у него был приколот служебный бейдж, где я прочёл имя и фамилию (русскими буквами): Курсанд Ибатов.
Когда я решительно пересёк милицейский кордон, меня обступили человек пятнадцать местных мужчин, готовых ради меня буквально на всё. Они заглядывали в глаза и умоляли: «Что хочите? Всиё будет!» В отличие от восточной красавицы, их остро интересовали рубли. Я выбрал самого молчаливого и сел к нему в машину. Он выразил желание возить меня по городу целый день и ждать сколько понадобится. Я спросил о цене. Он ответил: «Сколько дадите». «Капитализм какой-то», – подумал я, вынимая 500-рублёвую купюру. Он вынул толстую пачку незнакомых денег и отсчитал мне абстрактную сдачу – 16 000. Девочек и рестораны я отверг, поэтому он предложил отвезти меня в самый лучший, по его словам, торговый центр. Я чувствовал себя простым русским олигархом.
Торговый центр оказался километровым строем хлипких киосков и павильонов, из которых доносилось пение Пугачёвой и Газманова. Вдоль тротуара стояла бесконечная батарея стиральных машин «Аристон» и «Индезит», засыпанных мокрым снегом: белое под белым. Всё это страшно напоминало екатеринбургскую торговую улицу Вайнера начала девяностых, когда мы носили в карманах сотни тысяч и миллионы, глазея на недоступную импортную технику.
Через полчаса я вернулся в аэропорт. В крохотном duty free торговали нарядными тюбетейками. У всех женщин, работающих в зале ожидания, от продавщицы до уборщиц, были красивые высокие причёски в стиле шестидесятых годов. В баре пахло настоящим узбекским пловом, но желающих не было. Я проверил карманы – 16 000 абстрактной сдачи исчезли. Возможно, они мне только почудились. Или я успел заразиться безумием от туркменской Нади. Не исключён и синдром улицы Вайнера, где тоже успешно чистили карманы.
Но что такое 16 000 для простого русского олигарха? Я подошел к бару, чтобы заказать плов, кофе и минералку без газа.
«Сколько с меня?» Мне ответили уже знакомой, сакраментальной фразой: «Сколько дадите!» Я заглянул в кошелёк. Местных денег там не было. Рубли и прочие купюры выглядели как-то неуместно. Ради интереса я наскрёб сорок мелких евроцентов и высыпал на прилавок. Мне сказали: «Спасибо». Плов был замечательный, кофе – отрава.
Таксист, который ночью вёз меня домой из аэропорта Кольцово, спросил: «Как там жизнь в Таиланде?» – «Капитализм», – говорю. Он вдруг сообщил, что на президентских выборах будет голосовать за Зюганова. «Почему?» – «Олигархи уже достали». Я сочувственно промолчал. Мы доехали за 16 минут. «Сколько с меня?» Услуги борца с олигархами стоили почти три доллара в минуту.
Изобретение любви
Хмельной Катулл по городу идёт…
Он болен, хмур, он долго не протянет…
Хотя ещё влюблён, ещё буянит
и даже плачет у её ворот.
Майя Никулина
Как у них там, в Древнем Риме? Как погода и настроение? Теплынь. Сугробов не предвидится. Все, кроме рабов, озабочены досугом. Праздновать 8 Марта пока не догадались, только Мартовские иды. Первый век до нашей эры.
Молодой человек, приехавший в столицу из провинциальной Вероны, влюбляется в светскую львицу, распутную и неотразимую. Любовный роман длится всего ничего. Для неё это лишь короткая, быстро надоевшая интрижка. Для него – тема всей жизни и пожизненная мука. Он сходит с ума и кропает стихи. Случай, на самом деле, вполне заурядный. Зато последствия грандиозные. И для мировой культуры, и для каждого из нас.
Короткое отступление. У одного африканского племени в языке нет слова «синий». Более того, выяснилось, что эти бедолаги вообще синий цвет как бы и не видят. Спрашивается, в чём первопричина? Языковая дыра или такой странный дефект зрения? В том-то и дело, что «в начале было Слово». Пока нет точного слова, не о чем и говорить. Не названо – потому и не явлено.
Вернёмся в Рим. Трудно поверить, но в языке, на котором там говорили и писали (латинском), не было слова «любить». Вместо этого был глагол «amare», что означало «желать». Согласитесь, не совсем одно и то же… Но худо-бедно все как-то обходились. Первым, кто почувствовал эту нехватку, был тот юный провинциал из Вероны – Гай Валерий Катулл. То, что он испытывал к своей неверной возлюбленной, никак не умещалось в простом понятии «желать».
Он не стал выдумывать новые слова – он формулировал новые смыслы. Иногда виртуозно, иногда с трогательной неуклюжестью: «…Лесбия, которую я желал больше, чем себя и всех живых». Результат его усилий поражает. Фактически в своих стихах он изобрёл любовь, то есть помог нашему племени разглядеть тот самый, прежде невидимый цвет – цвет неба.
«Ненавижу и люблю» – как две стороны одной медали – тоже его открытие. Попутно он подарил своей даме бессмертие. Хотя она бы, честно говоря, предпочла браслеты или ассирийские духи.
Всё, что сохранилось от Катулла Веронского, целиком укладывается в тоненькую книжечку. Эти бедные отрывки с жадностью читают и переводят на свой родной язык все, кому хватает таланта и душевной отваги. Отваги хватало, например, Александру Пушкину.
Не буду цитировать популярные, удачные и не очень, переводы из Катулла. Приведу лишь один маленький шедевр, переложение екатеринбуржца Сергея Кабакова:
Лесбия белый цветок на груди у себя потеряла.
Лесбия, где мой цветок? Лесбия, дай посмотреть!..
Катулл прожил тридцать лет. Угадаем навскидку одно-два главных события этой жизни (кроме, конечно, встречи и разрыва с любимой). Судя по стихам, это: 1) безвременная кончина домашнего птенчика Лесбии и 2) личное знакомство с Юлием Цезарем. Птенчик, понятно, главнее. Ему посвящено целое стихотворение. Цезарю – несколько разрозненных строк, где «повелитель вселенной» походя назван мерзавцем. Слава богу, мерзавцу достало ума и благородства, чтобы позвать поэта на обед и незамедлительно подружиться.
