Не хочется вспоминать стыдноватые времена, когда обладание сотовым служило признаком крутизны и, заходя, допустим, в ресторан, персонаж особого сорта первым делом выкладывал на стол увесистый мобильник – чтобы все видели. Я знавал одного бизнесмена, который накануне серьёзных переговоров даже просил жену позвонить ему завтра во столько-то и сказать: «Куку». Или: «Пипи». А он возьмёт трубку в присутствии партнёра и так небрежно, походя ответит что-нибудь о ценах на платину. Не важно о чём, главное – в трубку. Казалось бы, чистое ретро. Но не далее как позавчера одна прекрасная дама, поклонница итальянской кухни, на моих глазах уронила нарядный телефон в чашку с капучино – брызги получились отменные. Весь обед она не выпускала из рук свою отраду, свой «компас земной», уделяла ему больше внимания, чем ризотто и карпаччо вместе взятым, не говоря уже о собеседниках. И вдруг такой урон…
Мне могут сказать, что я тут принял снобистскую позу и гляжу на занятых людей глазами беспечного инопланетянина. Если честно, автор этих строк принадлежит к разряду форменных придурков, которые вечно забывают свой мобильный то в пустой квартире, то в гардеробе, то в дальних карманах, ухитряются не расслышать дивную сорокаголосную полифонию в уличном шуме, а потом с недоумением читают сообщение о семи-восьми пропущенных вызовах. И вот с этой безголовой позиции я всё же рискую заявить: ребята, мы конкретно подсели – это зависимость. Возможно, даже побег от себя.
Конечно, я не ставлю под сомнение важность коммуникаций или «роскошь человеческого общения». Она сама себя ставит под сомнение. Но, по моим наблюдениям, колоссальное количество людей, тратя половину своего жизненного времени на самые обычные, бытовые шаги (пошла, купила, поехал, увидел, выпил, уснул), вторую половину расходуют на «обсказывание», на подробнейшее проговаривание первой половины. С распространением доступной мобильной связи объем «проговариваний» вырос несусветно: «Даша, это я… Ну, короче, мы уже сели… Да, уже в аэропорту. Мы, понимаешь, тут в самолёте сидим, ждём, когда трап подадут… Как долетел? Нормально. Погода хорошая. Только что сели. Сидим пока в самолёте… Очень хорошо долетели. Трап уже скоро подадут… Нет, без опоздания. Вовремя прилетели… Я говорю, без опоздания. Завтра увидимся… Сергею скажи, я нормально долетел… Погода хорошая. Давай, до завтра, увидимся!» Что это было? Всё что угодно, только не сообщение – для сообщения хватило бы и четырёх слов. Так говорит не занятой человек, а человек, сам себе создающий занятость. Подобные разговорчики не надо специально подслушивать, их ведут все кому не лень – публично, во всеуслышание и с удовольствием. Тарифы позволяют. Средство связи не хочет быть просто средством – оно готово стать самоцелью.
Когда в Париже только-только появились телефоны, художник Эдгар Дега стал выяснять у одного из гордых первых обладателей – как эта штука работает? Тот охотно рассказывает: «Вертишь ручку, и на другом конце провода раздаётся звонок. Человек подбегает, снимает трубку, и мы сразу начинаем разговаривать!» Дега спрашивает: «А если наоборот? Тот человек тоже может вертеть ручку?» – «Ещё бы!» – «И у вас тоже звенит звонок, и вы сразу бежите к телефону?» – «Разумеется, бегу…» – «Как лакей!»
Теперь нам не надо бегать по звонку, мы носим это чудо с собой на шнурке, выгуливаем, словно господскую собачку. Хотя у меня бывают сильные сомнения: кто кого носит и выгуливает?
Несколько лет назад я из любопытства заглядывал в интернет-чаты. Там в основном резвилась молодёжь, словно бы контуженная счастливой возможностью поговорить с целым миром, но иногда вдруг панически осознающая, что говорить-то, собственно, нечего… С телефонами примерно такая же история, зато они гораздо мобильнее – ты всегда на связи, всегда на поводке.
Если наше время пафосно именует себя «веком информации», то это отнюдь не подразумевает ослепительного роста информативности, качества и новизны сообщений. Точно так же, как растущее пьянство вовсе не означает поголовного пристрастия к марочным винам многолетней выдержки. Век информации – это лишь ее количество и скорость перегонки. Полноценные, насыщенные вина, как и во времена Дега, неторопливо созревают в своих таинственных подвалах, в тишине и прохладе. Их нельзя поторопить и ускорить, иначе получится «мулька».
Дописав этот текст, я пошёл в прихожую, достал из кармана куртки телефон и обнаружил один пропущенный анонимный звонок. И что мне теперь? Пойти повеситься? Надо будет – перезвонят.
Жениться на Италии
Как бы мне точнее выразиться, чтобы никого не шокировать зря? Мои отношения с этой страной не описываются словами «платоническая влюблённость» или «жгучий адюльтер». На Италии надо конкретно жениться. Например, так поступил Бродский – правда, после двадцати лет ухаживаний.
Насчёт сладко воркующих голубков и совместного житья «душа в душу» можно не сомневаться – этого точно не будет. Я запомнил двух роскошных тёток из городка Монтекатини. Они размахивали сразу всеми руками и бюстами и кричали так, что я чуть не оглох. Оказалось, это они любезно беседуют. Подозреваю, что с сильным полом – еще любезнее. При такой акустике, чтобы в их глазах остаться мужчиной, надо максимум четыре минуты молчать, а на пятой минуте спросить: «Che diavolo?» («Какого чёрта?») – и порушить разом всю посуду и мебель. А назавтра прикупить новую.
Во всём остальном – неизбежное счастье. Только не надо тратить зрение на гламурно-открыточные красоты вроде фонтанов и статуй работы Лоренцо Бернини, которыми он обставил весь Рим. Редкостное уродство. Я ещё сначала сомневался – может, я один такой придурок с дефективным вкусом? Ведь целые толпы со всего мира ахают и любуются. А потом читаю у Диккенса (как раз о художествах Бернини), чёрным по белому: «Самые отвратительные изделия, какие только существуют на свете…» Ну, думаю, ладно. Значит, мы с Диккенсом оба такие придурки.
Правильное начало итальянского дня: утренний глоток ристретто в тихом дивном заведении на Виа дель Корсо. Здешний кофе будто смывает пыль с глаз. Ясный взгляд на то, что любишь, требует специальной отваги. Надо выпрямить слух и освежить сознание. Рим начинается не с туристских очередей в музеи Ватикана, а с разбухших звериных сосцов Капитолийской волчицы, с чёрного волосяного колечка на нежном мраморном животе, не тронутом никакой эпиляцией. Наконец, с неловких страстных признаний Гая Валерия Катулла, сделанных в этом городе двадцать веков назад: «Лесбия белый цветок на груди у себя потеряла. Лесбия, где мой цветок? Лесбия, дай посмотреть!..»
Единственная иконка в моём доме – крохотный позолоченный потрет святой Клариссы, купленный в Ассизи, в двух шагах от места смерти её возлюбленного Франциска. Строгая девочка с печальным, обиженным лицом подарила свою жизнь тому, кто учил людей быть смиренными и чистыми. В результате её тоже записали в святые. Синьора Италия умеет быть и такой.
В кинофильме, который начинают снимать по моей книге, одна из финальных сцен должна быть во Флоренции. Там на мосту Понте Веккио происходит захват серийного убийцы, а главный герой, наоборот, избавляется от своих конвоиров и мучителей. Так уж получилось.
Этот потрясающий мост, поставленный в 1345 году, можно сказать, моё любимейшее место в Италии. Мне даже снился Понте Веккио, когда я был мальчиком, после чтения страшных историй Гауфа.
