Готорнден поражал каким-то редкостным дружелюбием; стены и вещи выказывали безмерную надёжность и терпимость по отношению к нам, заезжим чужакам. Я позволял себе по-домашнему присаживаться на одну скромную тумбочку в холле, пока не обратил внимание на инкрустированную дату: 1603. Кран из жёлтого металла над чугунной ванной вёл себя как самая заурядная, исправная сантехника и не требовал ничьего внимания к своему фабричному клейму, поставленному в 1842-м.
Странное это было место, и времяпровождение тоже странное.
Стоило добираться сюда, на север Шотландии, с другого конца света, чтобы целыми днями сидеть в старинной комнатушке под крышей замка, терпеливо уставившись в ноутбук.
Там было хорошо, пусто и одиноко. И я уже заранее знал, что не вернусь в это место никогда, и предчувствовал острую ностальгию, которая подстерегала меня ближе, чем могло показаться, – в точности как обещанное Эми внезапное прикосновение холода.
Главный персонаж книги, мерцающей на экране, уже освоился в предложенных мною обстоятельствах и вполне бодро совершал смертельные глупости, одну за другой.
День заканчивался в том же каминном зале за чаем и кофе. После ужина Эми сообщала всем, что за ней приехал бойфренд и она вынуждена распрощаться до завтра. Маленькая Сеан улыбалась и махала нам ручкой: дескать, спать, спать немедленно, уже так поздно, целых восемь часов! И мы оставались на весь вечер у камина втроём – «мужчины без женщин», два англосакса и один русский.
Сиси Хамфри, отхлёбывая чай, принимался хвастаться своей любовью к фехтованию и верховой езде; тем, что он самый известный романист Канады, а его литературный агент хоть и очень старенькая тётенька, но была когда-то агентом у Генри Миллера.
Тим рассеянно хмыкал и осведомлялся у меня, как там обстоят дела в русской поэзии: неужели до сих пор пишут в рифму? Это ведь так устарело. Он просил меня что-нибудь прочесть, я читал на память одно-два стихотворения любимых авторов, специально выбирая рифмованные тексты, и поэт-профессор сокрушённо вздыхал: «Old music, old music…» А я вежливо отвечал по-русски: «Сам ты олд».
К концу первой недели Сиси Хамфри притащил на наши вечерние мужские посиделки два флакона виски – непонятно, где он их добыл в лесной глуши, но глаза сверкали победительно. Мы с Тимом сделали по глотку, и виски нам не понравился. Мне лично почудился жуткий запах сивухи. «Ничего, – сказал Сиси Хамфри, – я вам ещё не то принесу!»
На исходе второй недели он принёс джойнты: маленькие папиросы, по виду будто фабричные. Я отказался, Тим – тоже.
Крис Хамфри был ранен такой чёрствостью в самое сердце, он кричал: «It's fantastic product!» – и хватал себя за голову. Тим сжалился: «Ну ладно, давай попробуем. Но только по одной затяжке. Посмотрим, что это за fantastic product».
Ближе к полуночи мы тайно выдвинулись втроём на то самое мемориальное каменное крыльцо, откуда, как известно, королева Виктория и принц Альберт озирали даль. Сиси Хамфри уже сучил ногами от нетерпения. Тим Лиардет, разумеется, хмыкал.
Не знаю, как после одной затяжки выглядел я, но эти двое выглядели полными придурками. Сначала они беспричинно хохотали, потом подошли к каменному парапету, заглянули вниз на чернеющий лес, и кто-то один предложил немедленно прыгать: «Let's jump!»
Я сказал: «Всё, ребята. Вы точно герои. Спокойной ночи», – и пошёл назад, вверх по винтовой лестнице, в свою комнату. Мне было ясно: поскольку я не выключил ноутбук, главный персонаж за время моего отсутствия успел потерять любимую жену, работу и едва не покончил с собой. Он каким-то чудом уцелел и, выйдя из реанимации, приобрёл сумасшедшую способность узнавать ответ на любой вопрос – буквально на любой. Мне не пришлось выдумывать почти ничего: я знал этого человека в реальной жизни. Правда, я не знал, чем это всё закончится, история пока ещё длилась – одновременно с писанием книги. И так получалось, что я поневоле проживал его жизнь заново, вместе с ним подыхал от ревности и пересиливал страх.
Шотландский апрель был мокрый и зябкий, с яркой зеленью и надменным близоруким солнцем. После скромного ланча, который приносили бесшумно в холщовой сумке и оставляли у двери, я брал сигарету, поднимал оконную раму и по пояс вываливался наружу, чтобы покурить не в комнате, а якобы на улице. Внизу через пустой двор мчался по своим делам безумный Сиси Хамфри – боковой побежкой охотничьего пса со странным заносом влево. Он поднял голову, увидел меня и крикнул: «Igor, don't jump!» («Игорь, не прыгай!») Заботливый такой парень, я даже слегка растрогался.
По мере того как события в книге сгущались, у меня сдвигался режим работы в сторону ночных бдений. Теперь я ложился только под утро, а днём клевал носом, поэтому норовил после полудня хоть ненадолго прилечь, точнее говоря, совершить бросок на своё чересчур возвышенное ложе.
И вот тут меня настигло необычное явление, которое для краткости можно назвать многосерийным сном. Причём сериал отличался постоянством времени и места.
В каждой «серии» мне снилось, что я лежу ночью на этой же старинной высоченной кровати и чуть ли не смертельно болен. Во всяком случае, меня там трепали жестокий жар и лихорадка и не было никаких надежд на выздоровление. Внутри сна я то уплывал в забытьё, то просыпался (опять же внутри сна) и всматривался в пустые горячие потёмки, то снова закрывал глаза, принимая как данность чьё-то милосердное присутствие и касания прохладных рук. Я видел стройную женскую фигуру в белом: она стояла возле кровати, склонялась у изголовья и пыталась облегчить мою участь.
Потом я действительно просыпался (чувствуя себя, кстати, совершенно здоровым), вставал, возвращался к столу, работал, выходил на ужин, гулял в окрестностях Готорндена – всё как обычно.
Но стоило мне только прилечь, уснуть – и тут же накатывали жар и лихорадка, постель оказывалась предсмертным ложем, а возле него меня поджидала та женщина в домашней ночной одежде – вроде белой длинной рубашки с тонким, чуть примятым кружевом на груди. Странность была ещё и в том, что я попеременно ощущал себя то мальчиком, умирающим на глазах у матери, то взрослым мужчиной, любящим и желающим незнакомую женщину, от которой вот-вот должен уйти в эту горячую темноту. Её лицо я почти не различал, зато был отчётливый запах – вереска под дождём и почему-то имбиря.
Она говорила: «У тебя губы пересохли, давай я тебя напою». Я с трудом приподнимал голову и ловил губами холодную круглую ложку со сладковатым питьём. Мне хотелось сказать что-нибудь смешное, а голоса не было, но она расслышала и тихо засмеялась.
Между тем Крис Хамфри продолжал развивать бурную поисковую деятельность. Тиму, видимо, тоже поднадоел монашеский образ жизни. Как-то раз вечером, когда стемнело, они с заговорщицкими лицами пришли ко мне в келью, и канадец, возбуждённо сверкая глазами, сообщил свежие разведданные: здесь неподалёку, километрах в трёх, есть деревушка! А в деревушке (тут он понизил голос) есть бар!
Я тупо спросил: «Ну и что?» – «Как что?! В баре есть телевизор!» – «Боже, какое счастье, – говорю. – И что дальше?» Тогда Тим выложил главный козырь: «А по телевизору футбол. Сегодня наши играют!»
