Олли хватается за бок. По-видимому, он очень быстро бежал.
– Я только что заходил к тебе домой. Твоя мама сказала, что ты поехала в эту сторону. Нам нужно поговорить.
– Хорошо – вот она я.
– Это серьезно.
– Я знаю, что это серьезно. Я кое-что нашла в доме фру Янссен. Точнее, у себя дома, но не понимала, что это значит, пока не… – Я тараторю без умолку. Потому что, пока я не замолчу, Олли не сможет рассказать, отчего у него трясутся губы.
– У меня плохие новости, – говорит он. – Думаю, нам нужно найти какое-нибудь место, где можно присесть.
– Я не хочу сидеть, у нас нет времени рассиживаться. Я кое-что обнаружила сегодня. Олли, отдышись – и пойдем.
– Нет, Ханнеке. Кое-что произошло.
– Да, произошло. Я знаю, где Мириам. Пошли.
Олли больше не пытается меня убеждать. Он просто стоит, позволяя мне выговориться. Воздух вокруг нас сгущается.
– Я могу проводить тебя домой, если хочешь. Или мы можем пойти ко мне.
– В чем дело, Олли? Это… – Даже теперь я не решаюсь произнести эти слова. Потому что пока они не сказаны, можно воображать, что ничего не случилось. – Это Юдит? Что-то случилось по пути в убежище?
– Юдит все еще у меня дома. Нет, с ней все в порядке.
– Это Виллем? – Я называю имена, словно отрывая присохший к ране бинт. Начинаю с тех, за которых боюсь больше. Пусть это будет Лео, думаю я. Пусть это будет тот, кого я меньше всех знаю. Нет, нехорошо желать Лео зла. Но я знаю, что за все в жизни приходится платить.
– Ханнеке, послушай меня. Я пошел в театр, чтобы поговорить с дядей Юдит. Прошлой ночью Мириам забрали в Холландше Шоубург.
Глава 18
– Что? – Я отталкиваю от себя Олли, как бы отмахиваясь от его слов. – Ты ошибаешься.
Конечно, он ошибается. Мириам не в Шоубурге. Я бью его, чтобы заставить взять слова обратно.
– Ханнеке, вчера ночью была большая облава. – Схватив меня за руки, он прижимает их к своей груди. – Искали людей, чьи имена значатся в списках. А когда им не удалось выполнить норму, начали хватать всех, у кого в документах указана еврейская национальность. В Шоубург доставили много людей, которых пока не собирались отправлять. Одно из имен в списке – М. Родвелдт. Мириам в театре, и ее должны отправить через два дня.
– Но я же знаю, что она отправилась в Гаагу, – настаиваю я. – Мириам не могли схватить, потому что ее уже нет в Амстердаме. Она бы не…
– Может быть, она выбралась из города, но ее поймали и привезли обратно. Или был налет на временное убежище, и она не успела уехать. Мало ли что могло случиться. Единственное, что мы знаем, – в театре сейчас находится кто-то с ее именем.
Облава. Налет. Родвелдт. Эти слова плавают в воздухе вокруг, но в них нет смысла. Сердце Олли бьется у меня под рукой.
– Нам нужно решить, что делать дальше, – наконец говорю я. – Для начала мы должны пойти в театр. Ты отвлечешь часовых. Нужно вытащить ее оттуда.
– Ханнеке, что ты несешь!
– Ты прав. Сначала мы найдем дядю Юдит и попросим помочь. Он…
Олли сжимает мои руки.
– Нет.
– Отпусти. Тебе не обязательно идти со мной. Но ты должен меня отпустить.
– Нет, – твердо произносит он. – Ханнеке, ты хочешь, чтобы погибли люди? Нельзя рисковать сетью Сопротивления, которую мы создавали целый год – рисковать ради одной девушки. У нас теперь не осталось своего человека в театре. Юдит и Мина в тайном убежище. Дядя Юдит нам не поможет, так как боится за собственную жизнь. У совета нет того влияния, на которое мы рассчитывали. Если ты сейчас ворвешься в театр, то поставишь под угрозу всю операцию.
– Но…
– Нет.
Он прав. Несмотря на свое состояние, я понимаю, что он прав. Я сама рассуждала бы так же логично, если бы речь не шла о девочке, которую я так старалась найти. Почему я не пошла в Шоубург вчера? Я поздравляла себя с тем, что напала на след отца Тобиаса, тогда как мне нужно было идти в Шоубург.
– Все, что я делала, было впустую. И визиты к дантистам, и беседы со школьными друзьями. Мне просто нужно было занять позицию напротив театра и ждать. Может быть, я бы увидела Мириам и смогла помочь ей.
Олли отпускает меня и пристально смотрит в глаза.
– Ты не знала, что нужно делать. Амстердам большой город, и Мириам могла прятаться где угодно.
– Но, Олли, а вдруг в театре не она?
– Ханнеке, мне бы хотелось, чтобы это была не она. Но это не так.
– Нет, послушай! М. Родвелдт? Может быть, это другое имя. Марго, или Мориц, или… Олли, множество имен начинается с «М». Есть ли в театре кто-нибудь, кто видел ее или говорил с ней? Кто-то, кто может сказать наверняка?
– Я не могу выяснить это, не задав вопросов, которые выдадут нас. Мы приняли решение сделать паузу и перегруппироваться. Это необходимо теперь, когда нацисты депортируют семьи членов совета.
Думай, говорю я себе, думай как следует. Если в театр не попасть, как еще я могу получить информацию?
– Может быть, мне удастся найти кого-нибудь, кто живет через дорогу или работает поблизости. А вдруг они видели, как она вошла в театр?
Олли открывает рот, но тут же закрывает.
– Что?
– Ничего, – отвечает он. Но я вижу, что он хотел что-то добавить.
– Олли, в чем дело? Ты знаешь кого-то, кто мог что-то видеть?
– Я не могу тебе сказать, – упорствует он. – Это против правил.
– К черту правила! Просто скажи: кто-нибудь что-то видел? Пожалуйста, Олли.
– Ханнеке, у нас существуют правила, потому что мы должны думать о более важных вещах.
Но я чувствую, что он начинает сдаваться.
– Я знаю эти ваши «более важные вещи», Олли. Но если они не могут спасти пятнадцатилетнюю девочку, то какой в них смысл? Кого именно вы пытаетесь спасти?
В конце концов он сердито вздыхает.
– Мы не станем вытаскивать Мириам из театра, – говорит он. – Потому что не можем. Но я сделаю одну вещь – всего одну, – чтобы проверить, действительно ли это она. Иначе ты до самого конца войны не будешь знать наверняка. И я делаю это для того, чтобы ты не расспрашивала окружающих, не видели ли они ее… Это навлечет опасность на всех нас.
Я глубоко вздыхаю от облегчения.
– Спасибо, Олли. Спасибо тебе.
– Я сделаю это, но не проси больше ничего.
Он оглядывается, чтобы убедиться, что за нами никто не наблюдает. Потом вынимает из кармана клочок бумаги и что-то пишет. Это адрес.
