– Спасибо. Спасибо тебе за то, что проверила.
– Тебе ни к чему меня благодарить. Я сказала, что она пока не проходила. Но это всего лишь вопрос времени.
Глава 12
Когда я возвращаюсь домой, Олли ждет на крыльце. Мы не беседовали с прошлой ночи. Ночи пьяных солдат. Так я запечатлею это в своей памяти. «Ночь пьяных солдат» гораздо легче запомнить, чем «ночь отчаянного поцелуя».
После поцелуя немец засмеялся и поздравил нас, хлопнув обоих по спине. А потом он ушел вместе со своим другом. Мы с Олли остались на месте, и нас била дрожь. Мы наблюдали за удаляющимися спинами, пока они не скрылись за углом. Потом мы, не сговариваясь, возобновили свой путь. На этот раз мы были осторожнее: а то вдруг кто-нибудь еще вынырнет из-за угла.
Мы ничего не обсуждали. Когда добрались до крыльца парадного входа, черные шторы на окнах затрепетали. Значит, родители стоят у окна, поджидая дочь домой.
А сейчас Олли поднимается со ступеней, приветствуя меня.
– Я доставил обратно велосипед твоей матери, – говорит он. Мама одолжила ему велосипед вчера ночью, чтобы Олли как можно быстрее добрался до своей квартиры. Он поклялся, что знает маршрут, который солдаты редко патрулируют. – И я видел Юдит, когда ты гуляла вместе с Миной. Я не знал, что они собираются тебя подключить. Зря они это сделали. Еще слишком рано брать тебя на дело, да еще без твоего согласия.
Я поднимаю брови.
– Я совсем забыла. Ты же единственный, кому позволено подключать меня к работе Сопротивления без моего согласия.
Олли краснеет.
– Я думал об этом. Наверное, следовало тебя предупредить. Прости.
Прости. Извинения – это единственное, что плохо удавалось Басу. И дело даже не в том, что он терпеть не мог извиняться. Скорее ему не нравилось прекращать сражение. Больше всего он любил спорить. Бас втягивал меня в глупые дебаты и заставлял страстно защищать позиции, которые на самом деле были мне безразличны.
– И что ты думаешь обо всем этом? – осведомляется Олли.
– Пока что размышляю. – Мне бы хотелось сказать ему больше, но я еще не сформулировала мысли.
– Понятно, – говорит он.
– Юдит и Мина очень храбрые.
– Ты бы тоже могла быть храброй. Просто подумай над этим. Приходи на следующую встречу.
Я отвожу взгляд.
– Ты пришел только для того, чтобы вернуть велосипед? Или хочешь зайти?
Олли скрещивает руки на груди. Интересно, он тоже чувствует смущение из-за того, что произошло вчера ночью?
– Хорошо, – к моему удивлению, соглашается он. – Я зайду, но только ненадолго. Сегодня моя очередь готовить обед. Я не могу оставить Виллема голодным.
Наверху он не снимает пальто до тех пор, пока я не предлагаю. Тогда он раздевается и вешает одежду в шкаф. На нем униформа архитектора: рубашка с закатанными рукавами, испачканная возле манжет. Папа оставил на столе записку. В ней говорится, что какие-то соседи пожалели его, так как мама в отъезде, и пригласили на обед. Грустно, я не знала, что дома никого нет. Тогда бы не пригласила Олли подняться.
– Чай? – предлагаю я и поспешно добавляю: – Он не настоящий.
– Нет, спасибо.
Я уже направлялась на кухню и теперь останавливаюсь посреди комнаты. Если он отказывается от чая, что же нам делать и о чем беседовать?
Олли расхаживает по квартире, рассматривая книги отца. Вытягивая шею, он читает названия, но не снимает ни одну из них с полок.
– У меня когда-то была вот эта. – Он указывает на собрание эссе. Это моя книга, которая случайно затесалась между папиными иностранными словарями. – Не знаю, куда она подевалась.
– Наверное, это и есть твоя книга. Ее дал мне Бас.
– Вероятно, чтобы произвести на тебя впечатление. Не думаю, что он ее читал.
– Я слышала, что немецкой армии несладко приходится под Сталинградом, – говорю я тихо, чтобы не услышали соседи. Я всячески стараюсь поддержать беседу. – Сказали по Би-би-си.
– Ты говоришь по-английски?
– Немного. Папа меня учит.
А потом мы снова умолкаем. Как странно, что из-за какого-то поцелуя Олли кажется незнакомцем.
– Олли… Насчет вчерашней ночи. – Он молчит. Неужели он не помнит, как мы целовались на потеху пьяным солдатам на улице? – Тогда, при солдатах… Ну, то, что мы делали… Когда мы…
– Когда нам повезло, – быстро вставляет он. – Повезло, что мы так быстро сообразили на ходу.
– Ты хорошо справился с ситуацией. Лучше, чем я.
Он пожимает плечами.
– Эта сноровка приобретается с опытом.
– А ты устаешь, когда приходится притворяться и актерствовать? – спрашиваю я.
– Нет. Ведь благодаря этому я остаюсь жив.
Я чувствую облегчение от того, что он так небрежно отмахнулся от инцидента с поцелуем. Но в то же время это вызывает у меня досаду. Получается, я как бы придаю слишком большое значение этому поцелую. А на самом деле он ничего не значит.
– Мина помогла тебе с Мириам? – спрашивает Олли, меняя тему, как джентльмен.
– Мне нужно найти мальчика по имени Тобиас. Его отец – дантист. Завтра я собираюсь обойти практикующих дантистов. – Олли молча кивает. – У меня такое чувство, что нужно успеть, пока не зазвонил будильник. Но я даже не знаю, на какое время он поставлен. Как только я до чего-нибудь докапываюсь, возникает новая проблема. Мне кажется, я участвую в скачках.
– У всех нас так, – говорит Олли. – Для нашей маленькой группы, для всего Сопротивления эта война – скачки. Скачки, от исхода которых зависит, сколько людей нам удастся спасти. И мы должны успеть, прежде чем их не схватят нацисты.
– Если Мириам попадет в Холландше Шоубург, ей оттуда не выбраться. Я это знаю. Там пахнет… – Я не могу подыскать правильное слово.
– Как?
– Не важно.
Олли останавливается перед семейной фотографией, которая засунута за стекло одной из книжных полок. На ней мы втроем на каникулах, за городом. Мы с мамой справа и слева от папы, и обе положили руку ему на плечо. На фотографии не видно, как сильно обгорел мой нос на солнце. Но я хорошо помню тот день. Нос горел, и кожа потом шелушилась несколько дней.
– Это платье как будто мне знакомо, – замечает Олли, указывая на фотографию. – Почему же мне запомнилось это платье?
Это платье из полосатой бумажной материи, с пуговками у воротника. Я чувствую, мое лицо заливается краской. Мне известно, почему он помнит это платье. Но я предпочитаю солгать:
– Не знаю. – Олли берет фотографию, чтобы получше рассмотреть. При этом у него на лбу появляется маленькая морщинка, знакомая до слез. – Ты похож на него, – вырывается у меня. – Похож на Баса.
