– А теперь, – продолжает Олли, – первый пункт повестки. Мы должны обсудить проблему с продовольственными карточками. Немцы все строже и строже…
– Неправильно, – перебивает Виллем. – Первый пункт повестки – что именно мы празднуем. Давайте договоримся. Мой день рождения отмечали в этом месяце уже дважды.
– А у нас с Лео уже несколько раз была помолвка, – добавляет Санне.
Виллем поворачивается ко мне и объясняет:
– Мы всегда притворяемся, будто у нас какое-то торжество. Все мы ссылаемся на это, если нас останавливают на улице.
– А еще мы говорили, что изучаем Библию, – почти шутя произносит Санне. – Но однажды меня остановили, и солдат спросил, какую часть Библии мы читаем. Я ответила, что мы изучаем Книгу Бытия. Потому что это единственное, что я помнила. И тогда мы решили, что никто из нас не знает Библию достаточно хорошо, чтобы прикрываться этим.
– Пусть сегодня будет мой день рождения, – предлагает Лео. – На самом деле он на следующей неделе, так что недалеко от истины.
– Как я уже говорил, – продолжает Олли, – у нас проблема с карточками. Поддельные изготовляются недостаточно быстро. С последнего месяца мы взяли на себя заботу еще о шестнадцати людях. Одному человеку невозможно справиться с таким количеством карточек. Нам нужно подыскать еще кого-нибудь, кто будет подделывать их. Или найти другое решение. – Мне не нравится, что при этом его взгляд останавливается на мне.
– В Утрехте есть свой человек в конторе, занимающейся продовольственными карточками, – замечает Виллем. – Они инсценировали кражу. Один служащий доложил, что кто-то проник в контору. На самом деле он сам украл карточки и передал их группам Сопротивления.
Я стараюсь сохранять спокойствие во время этого разговора. Мошенничество с продуктовыми карточками… Я сама этим занимаюсь. Но вместо того чтобы использовать карточки для продажи товаров с выгодой для себя, они передают их Сопротивлению. Для чего? Продукты и товары для участников Сопротивления? Или для людей, которые прячутся в убежищах?
– Юдит, возможно, твой дядя кого-нибудь знает? – спрашивает Олли. – При его связях в совете?
Еврейский совет. Значит, готовность Юдит выходить из дома поздно вечером и смелое поведение в школе объясняются тем, что ее дядя в совете? Этот совет создан для связи с нацистами, он передает приказы немцев. У его членов немного больше свободы, чем у других евреев.
Юдит качает головой.
– Даже если и знает, я не могу его просить. Он убил бы меня, если бы обнаружил, что я хожу на эти собрания.
– Я могу что-нибудь разузнать в Утрехте, – говорит Виллем. – Возможно, их человек в конторе, ведающей карточками, знает кого-нибудь в нашей конторе.
Значит, эти пятеро в Амстердаме – часть большой сети, которая, быть может, раскинулась по всей стране. Хотя мне страшно от того, что я здесь нахожусь, я не могу не ощущать профессионального любопытства. Должно быть, их операции имеют большой размах. Как они находят продавцов, которые сотрудничают с ними? Насколько качественно работает специалист, подделывающий карточки? А в Утрехте солдаты патрулируют более небрежно, чем в Амстердаме?
Я несколько отвлеклась, но меня заинтересовал конец фразы Юдит:
– …а потом они приносят карточки в Холландше Шоубург
[11].
– В театр? – перебиваю я. Что же из их беседы я пропустила? – Почему карточки попадают туда?
– Ты не знаешь о Холландше Шоубурге? – Олли впервые за все время обращается ко мне. По-видимому, я разочаровала его.
Конечно, я знаю этот театр. Неужели он не помнит, как я ходила туда вместе с ним? В ту зиму мне было пятнадцать, и Ван де Кампы пригласили меня на рождественскую премьеру в Шоубург, старый театр. Мама позволила по этому случаю надеть ее жемчуга. Ван де Кампы отправились в театр всей семьей. Я сидела рядом с Олли, а с другой стороны Бас держал меня за руку. Олли только что поступил в университет. Он был в новых очках, очень серьезный и важный.
– Это театр, – говорю я. – Или был им раньше. Сейчас он закрыт, не так ли?
Олли кивает.
– Да, это был театр. Они переименовали его в Еврейский театр, и теперь это центр депортации. Евреев хватают во время облав и доставляют в Шоубург. Там их держат несколько дней, а затем увозят. Главным образом в Вестерборк
[12], но иногда и в другие пересылочные лагеря.
Значит, этот чудесный театр с бархатным занавесом теперь стал огромной камерой для арестантов. У меня есть клиенты, которые живут в том районе. Это отвратительно! Немцы превращают самое прекрасное в нашем городе черт знает во что!
– Я не знала, – признаюсь я.
– А куда, по вашему мнению, посылают евреев? – обращается ко мне Юдит.
– В трудовые лагеря. Или переселяют в другую страну.
Трудовые лагеря – вот что нам всегда твердят. Я просто никогда не думала о том, каким образом туда попадают еврейские арестанты.
– Трудовые лагеря? – с издевкой произносит Юдит. – У вас это звучит так, будто евреи просто отправляются на работу. Вы понятия не имеете о садизме и жестокости в этих местах.
Я хочу попросить Юдит, чтобы она объяснила подробнее, но тут вскакивает Санне. Она пытается разрядить обстановку.
– Вполне понятно, что вы об этом не знаете, – обращается она ко мне. – Нацисты тщательно скрывают свои зверства. В Шоубурге они держат всех взаперти до самой отправки. Совет заботится о еде и одеялах для пленников. Это все, что он может сделать. Юдит работает там волонтером, несколько раз в неделю, а ее кузина – в детских яслях.
– Там есть ясли?
Юдит корчит гримасу.
– Немцы считают, что возник бы беспорядок, если бы дети находились в театре вместе с родителями. Малыши ждут в яслях, пока не приходит время отправки их семей.
Я не знаю, что сказать. Олли снова откашливается и берет бразды правления в свои руки.
– Итак, Виллем займется переговорами с Утрехтом, – говорит он. – Как ты думаешь, Виллем, когда сможешь с ними пообщаться?
– Подождите, – перебиваю я.
– А после того, как Виллем и Юдит проконсультируются с… – начинает Лео.
– Подождите! – Все умолкают и смотрят на меня. – В Шоубург попадают все или только те, которым велено явиться?
У Лео озадаченный вид.
– Что вы имеете в виду?
– Допустим, кто-то не намечен к депортации, и его просто схватили на улице. При нем документы, сидетельствующие о том, что он еврей. Так вот, его доставят в театр или в какую-нибудь другую тюрьму?
