Тянем, тянем…
Он должен был указать им на самые ценные картины. Или… на те, которые были нужны. На заказные! Что если так?
Тогда, конечно, тогда без специалиста никак. Среди тысяч картин искать нужную — это надо каким следопытом быть? А работники точно знают, что и где висит. Они взяли заместителя директора, пошли, понесли, пронесли.
Куда? Как потом этот «мальчик» оказался целым и невредимым? Тут воспоминаний никаких. Тут пустота. Словно тряпкой стерли. Больше этого «мальчика» он не видел.
Но вывод очевиден: если они выбирали не просто дорогие картины, а нужные картины, тогда… Тогда выходит, что был заказ. И заместителя директора они дернули не случайно. А если сделать еще шаг? Если предположить, что…
Тогда надо выходить на заместителя директора, который точно знает, что заказывали, потому что сам ходил, выбирал и показывал. И по ассортименту можно попытаться вычислить заказчика. Или как минимум оперативно узнать, какие картины ушли в торбах по воде. Надо идти к специалисту. Другого пути нет. Ну, или он его не знает…
* * *
— Здравствуйте.
— Добрый вечер. Вы ко мне?
— Да, к вам. Я корреспондент одной уважаемой западной газеты. Вот моя визитная карточка.
Очень скромная визитка, но с хорошо узнаваемыми лейблом и реквизитами.
— Что вы хотели?
— Взять интервью относительно случившегося.
Заместитель директора чуть поморщился. Он не терпел бульварщину.
— Боюсь, я вряд ли смогу быть вам полезен. Все эти события…
— Но меня не интересуют подробности вашего, так сказать, пребывания в Эрмитаже. Я бы хотел взглянуть на эту тему шире, с точки зрения общечеловеческой ведь пострадали не только люди, но и произведения искусства. В чем-то это беспрецедентный случай.
— Да, к сожалению, это так. Мы и весь мир понесли невосполнимые потери. Погибли шедевры признанных мастеров, которые пережили нашу революцию и войну с бомбежками. А теперь погибли. Сгорели…
— Да, это серьезная утрата.
Оба покачали головами.
— Проходите, пожалуйста, в кабинет. Там будет удобнее.
Очень представительный, уверенный в себе дядечка. Халат, собачка на руках, благородные седины. Там, в зале, он был другим…
— Присаживайтесь… Чай, кофе?
— Нет, благодарю.
Чешет собачку по загривку, отчего та чуть ли не мурлычет. А ведь собака, а не кошка.
— О чем вы хотели меня спросить?
— О картинах. Я хотел бы понять, почему погибли именно эти полотна?
Быстрый, недоуменный взгляд.
— В смысле?
— Почему террористы выбрали именно эти картины? Заложники и ваши работники сказали мне, что бандиты водили вас по залам, чтобы вы указывали им, какие картины брать.
Улыбнулся печально:
— Не совсем так. Они требовали показать самые дорогие картины. Какие-то пришлось. Ну, потому что я не мог… поймите меня правильно. Они угрожали расправой и могли перепроверить у работников. Хотя всё же удалось подсунуть им что-то из вторички — так мы называем менее ценные или сомнительные картины.
— Можно полюбопытствовать, какие картины утрачены безвозвратно?
— Да, конечно. У меня есть каталог. Можем посмотреть. Вот эта… И эта… Эта… И эта, к сожалению, тоже. И эта, что совсем печально…
Что за чертовщина? Но эта картина тоже мелькнула там, в микроавтобусе, когда он выпотрошил несколько носилок. Вот эту он точно видел! А она числится среди утраченных. Он ничего не путает?
— Вы уверены, что эти картины сгорели?
— Увы, да. Их принесли в зал, где случился пожар.
Значит, сгорели… Но… оказались в носилках! Как такое может быть?
— Простите, но вот эта картина. Я знаю, я доподлинно знаю, что она уцелела.
— Эта? Может быть. Сейчас идет полная инвентаризация, и трудно сказать…
— Но ее же заложники видели в окне. Ничего не понимаю. Может, вы сможете объяснить, как картина, одна и та же, сгорела и… была спасена?
Задумался… Смотрит… А не блефануть ли с ним? Как в покере. Доказательств нет, есть только сомнения. А он… мутный какой-то.
— Давайте еще раз посмотрим. Вот эта картина. Она числится среди погибших. И среди спасенных.
— Откуда вы это знаете?
— Из надежных источников. Сейчас идет следствие. Кто-то подкинул часть картин в музей-усадьбу…
— Когда? Не может быть. Я ничего не слышал об этом.
— Конечно. Работники музея дали подписку о неразглашении в интересах следствия. Но я смог увидеть часть картин. Например, вот эту. Но про нее же мне рассказали заложники, которые видели, как ее впихивали в окно. Как такое может быть?
— Как? — растерянно повторил зам.
Может, дать ему подсказочку, чтобы он уцепился за нее? И потянуть…
— А что если предположить, что… сгорели копии? Потому что работники Эрмитажа пытались спасти подлинники. Может такое быть? Потому что других объяснений просто нет. Что вы на это скажете?
Сидит, соображает.
— Да, вы правы. Частью сгорели копии. Мы не всегда экспонируем в залах подлинники, потому что… сами понимаете. Не хочется рисковать шедеврами. Всегда находятся какие-нибудь психопаты, которые плещут в полотна кислотой или пытаются что-то в них подправить.
— То есть… вы подсунули террористам копии.
— Не все. Но сколько-то подсунул. Вы знаете, после всех этих ужасных событий, которые мне пришлось пережить… Извините. — Достал таблетки. Отсчитал их дрожащей рукой, сунул в рот. Но как-то уж слишком картинно.
— Можно самый последний вопрос?
— Ну, хорошо. Если последний.
— Вы ведь ходили с Османом, с главарем террористов. Почему он выбрал вас? Ведь там были другие работники Эрмитажа — в том числе реставраторы и искусствоведы, которые тоже в курсе… Но он пошел с вами. Именно с вами.
— Не знаю. Не могу сказать.
А если еще туману подпустить.
— И еще с вами был Магомед. Тот, который впоследствии застрелил Османа. Он спасся. И теперь под следствием. Так вот он показал, что вы общались с Османом довольно по-приятельски.
— А как я должен был с ним общаться? За глотку его брать, душить? Вряд ли бы у меня это получилось. Чего вы добиваетесь?
— Я не добиваюсь, я рассуждаю. А если предположить, если сделать такой допуск, что сгорели одни только копии. Только — они. А подлинники… Подлинники были частью спасены, а частью, как вы говорите, — утрачены… Но тут могут быть варианты. Скажем так — злоупотреблений. Ведь если свидетели, все, подтвердят, что картины сгорели, дотла, до пепла, тогда они— исчезнут. Второй раз. И окончательно. Потому что никакая экспертиза… Так как нечего предъявлять экспертам. И, как говорится, концы в воду. С некоторым нажимом на последнее слово.
