Играй они дома, Кевину, может, и позволили бы выйти на лед. Но финал предстоял в другом городе в нескольких часах езды, и зазвучали такие слова, как «безопасность» и «вероятность побега». Просто каждый делал свою работу. Полицейские протиснулись между удивленными родителями и вошли в автобус. Все заорали, когда Кевина попросили выйти, а когда огромный мужчина в форме взял его за плечо и поднял с сиденья, автобус взорвался от ярости. Бубу и Лит преградили ему путь, они были такие здоровые, что легко могли бы вытолкать из автобуса и четырех других полицейских. В этом хаосе Кевин казался маленьким, уязвимым, беззащитным. Возможно, поэтому все взрослые вокруг реагировали именно так, а может, на то была тысяча других причин.
Отец Кевина с воплями бросился на полицейского, схватившего его сына, другой полицейский попытался оттащить папашу, но Фрак вцепился ему в глотку. Мужик из правления что есть мочи дубасил по капоту полицейской машины. Магган Лит фотографировала всех полицейских в упор и лично обещала им, что все они потеряют работу.
Только Амат и Беньи молча сидели на своих местах. Слова – непростое дело.
Петер стоял на самом краю парковки, там, где кончается асфальт и начинаются деревья. Он презирал себя за то, что приехал. Что он может сделать? Насилие – оно как выпивка: дети, растущие с ней рядом, вырастают либо алкоголиками, либо не берут в рот ни капли. Отец Петера мог убить человека, Петер даже ударить никого не мог. Даже на льду. Даже сейчас. Даже Кевина. Петер никому не мог сделать больно, но все равно не уходил, потому что ему искренне хотелось увидеть, как это сделают другие.
Заметил его только Давид. Их взгляды встретились. Петер не отвел глаз.
31
Спорт и наука не всегда идут рука об руку. Спорт, разумеется, приветствует научные изыскания о менисках и связках, но исследования о буллинге и агрессивном поведении в группах – куда в меньшей степени. В отместку академический мир интересуется только тем, что спорт делает не так, и все меньше и меньше тем, что он делает правильно. Спорт говорит, что наука только выискивает проблемы, а наука утверждает, что спорт живет с шорами на глазах.
Только в одном они одинаково рьяны. Только один вопрос столетиями волновал обоих: что такое лидер?
Мая проходила в больнице все положенные обследования. Отвечала на вопросы. Без слез, без жалоб, без скандалов, – на все соглашаясь и всем идя навстречу. Мира, напротив, настолько вышла из себя, что временами не могла усидеть на стуле. Телефон не замолкал. Мать подключила к делу всю адвокатскую контору, а дочь, лежа на холодной кушетке в холодной палате, понимала, что развязала войну. Матери предстояло взять командование на себя, атаковать врага, действовать, – иначе она не выдержит. Мая написала Ане в эсэмэс именно это слово: «Война». Спустя несколько секунд пришел ответ: «Ты и я против всех!»
За свою хоккейную карьеру Давид повидал сотни лидеров. Формальных и прирожденных, орущих и молчаливых. Он не знал, что сам тоже может быть лидером, пока Суне не выдал ему банду семилетних мальчишек и не выпихнул на лед со свистком на шее. «Я плохой тренер», – сказал тогда Давид, а Суне потрепал его по голове и ответил: «Тот, кто думает, что он хороший тренер, никогда им не станет». Старик был прав и не прав одновременно.
После того как полицейские забрали Кевина, Давид целый час заталкивал игроков обратно в автобус и пытался образумить родителей, что вот так стоять и кричать бесполезно. Они ехали уже три часа, но автобус продолжал вибрировать от звонков и трясся, когда юниоры бегали по салону, заглядывая в телефоны друг друга. Но, похоже, никто в Бьорнстаде пока не знал, почему Кевина увезли, полиция отказалась давать какую-либо информацию, поэтому по автобусу понеслась, бешено разрастаясь, лавина слухов. Даже взрослые не остались в стороне: Бенгт от возбуждения брызгал слюной.
Давид молча сидел впереди один, уставившись в экран телефона. Пришла эсэмэска от отца Кевина. Тот только что узнал, в чем обвиняют сына. Первое, что должен усвоить лидер, – неважно, сам ты занял это место или тебя назначили, – что лидерство предполагает умение не только говорить, но и умалчивать.
Мать сидела у кушетки, крепко сжав руки дочери, их ладони дрожали. Дочь прижалась лбом ко лбу матери.
– Мы справимся, мама.
– Милая, это не ты должна утешать меня, а я тебя…
– Все хорошо, мама. Ты все делаешь правильно.
У Миры опять зазвонил телефон. Мая догадалась, что это из адвокатской конторы, кивнула матери и погладила ее по щеке, мама поцеловала ее, шепнула:
– Я тут, в коридоре. Я никуда не ухожу.
Все четыре ладони по-прежнему дрожали.
Десять лет Давид готовил своих игроков к этому мигу. Заставил пожертвовать всем, работать на износ, научил выдерживать напряжение, даже когда трещат плечи и ломит шею. Ради чего все это было, если сейчас они не выиграют финал? Что такое игра, если ты не хочешь стать лучшим?
Глубочайшее убеждение Давида относительно хоккея заключалось в том, что мир за пределами ледового дворца ни в коем случае не должен вторгаться в мир внутри его. Это разные вселенные. Там, снаружи, жизнь сложная, страшная и трудная, внутри, на площадке – простая и понятная. Если бы Давид не провел четкой черты между этими двумя мирами, его мальчишки сломались бы еще в детстве, – столько дерьма выливается им на головы там, в действительности. Лед был их свободной зоной. Единственным счастливым местом, которого у них никто не мог отнять: здесь они были победителями.
И не только мальчики. На асфальте Давид и сам чувствовал себя нелепым и лишним, зато на льду – никогда. Здесь слово «коллектив» еще не потеряло своего смысла, здесь интересы команды были важнее личных, интересы клуба важнее, чем интересы индивида. Но как далеко можно зайти, защищая свою вселенную? В какой мере лидеру позволено говорить, а в какой – умалчивать?
Нянечка отлично знала, кто такая Мая, но не подавала виду. Муж нянечки – Хряк, один из лучших друзей Петера, полжизни играл с ним в хоккей. Правда, только что, когда нянечка прошла по коридору, Петер и Мира ее словно бы не узнали. Они говорили с ней как через стекло, но она не обиделась. Она знала, что такое бывает, это все из-за травмы, оттого, что они видят только ее халат, а не лицо. Нянечка привыкла, что пациенты и родственники видят в ней только функцию, забывая, что она – тоже человек. Ничего страшного. Она от этого еще больше гордится своей работой.
Оставшись в палате наедине с Маей, она склонилась к ней и сказала:
– Я знаю, это жутко неприятно. Мы постараемся сделать все как можно быстрее.
Девочка посмотрела ей в глаза и кивнула, сильно прикусив губу изнутри. Нянечка всегда старалась сохранять профессиональную дистанцию и учила этому новичков. «Сюда будут приходить люди, которых вы знаете, вы должны относиться к ним как к пациентам, это вопрос лидерства», – обычно говорила она. Но сейчас от этих слов только першит в горле.
