– Ты первый в Низине, кто поднялся до юниоров.
– Беньи тоже из Низины… – попытался вставить Амат, но Лифа покачал головой:
– Беньи живет в отдельном доме. Он не такой, как мы.
Амат подумал, видно ли с Лифиного балкона дом, где живет Беньи, и решил, что вряд ли. Лифа приехал в Бьорнстад через несколько лет после Амата, его семья сперва жила в Хеде, но квартиры здесь были дешевле. Год или два он играл в хоккей с Аматом и Закариасом, но старший брат велел ему бросить. Это понтовый спорт, только дети богачей играют в хоккей, сказал брат. «Они будут ненавидеть тебя, Лифа, они нас ненавидят, им не понравится, что кто-то из этого района их хоть в чем-то переплюнул». Он оказался прав, в детстве они слышали это и в раздевалке, и на льду. В Бьорнстаде тебе никогда не дадут забыть, откуда ты родом. Амат и Закариас выдержали, Лифа нет. Однажды, когда они учились в средней школе, в раздевалку зашли взрослые игроки и фломастерами подписали на их тренировочных комбинезонах вместо «Бьорнстад-Хоккей» – «Трущоб-Хоккей».
Все знали, кто это сделал. Никто ничего не сказал. Но после этого Лифа больше не играл. А теперь стоял у подъезда в Низине, со слезами на глазах обнимал Амата и шептал:
– Вчера несколько пацанов, лет шести-семи, играли у моего подъезда. Один был Павлом Дацюком, другой Сидни Кросби, третий Патриком Кейном… Знаешь, кем был последний? Он крикнул: «Я – АМАТ!»
– Да что ты несешь… – улыбнулся Амат, но Лифа, покачав головой, крепко стиснул друга в объятьях.
– Надери им задницу, бро. Выиграй финал, стань профи и сделай этих гадов. Покажи им, что ты один из нас.
– Можешь сказать парням, что в раздевалке их ждет сюрприз, – таинственно шепнул отец Кевину на ухо.
– Спасибо, – ответил тот.
Они пожали друг другу руки, но другой рукой отец коснулся его плеча. Почти что объятие.
Когда появился Кевин, в раздевалке уже звучала задорная ругань и товарищи по команде скакали по полу, как веселые новогодние петарды. Бубу ударил Кевина по спине, другой рукой нежно сжимая свою новую клюшку, и заорал во всю глотку:
– Да ты знаешь, сколько они стоят?! Твой отец, блин, КОРОЛЬ!
Кевин отлично знал, сколько стоят эти клюшки. На полу стояла целая коробка – по одной для каждого игрока команды.
После детской тренировки Закариас ушел со льда последний, собрав конусы и шайбы. Он едва успел увернуться, плексиглас за его спиной затрясся от удара. Зак в бешенстве оглянулся, шайба присвистела с неожиданной стороны – не с поля, а из коридора.
– Поберегись, жиртрест! – глумливо заржал Лит, потрясая новенькой клюшкой.
Закариас отлично знал, сколько она стоит, – подростки хорошо знают цену тому, чего не могут себе позволить.
– Отсоси, – пробурчал он.
– Что ты сказал? – зашипел Лит, и лицо его почернело.
– Я сказал: от-со-си.
Бубу стоял в проходе за Литом и, бормоча что-то вроде «это просто шутка» и «подумай о финале», попытался его утихомирить. Лит, похоже, успокоился и снисходительно фыркнул:
– Классная клюшка! Это что, твоей мамаше в собесе выдали?
Закариас задрал нос вместо того, чтобы склонить голову.
– А твоя мамочка, малыш, приходила сегодня в раздевалку? С ракушкой тебе помогла? Она тебе яйца туда ласково засунула – как ты любишь? Она до сих пор покупает тебе размером больше, на вырост…
Закариас не успел договорить – Лит ринулся к нему с клюшкой наперевес, и если бы не Бубу, встрявший между ними, то игрок детской команды, на два года младше Лита, прямиком отправился бы в больницу. Сзади в панике подбежал Амат и встал, повернувшись к Литу и Закариасу.
– Да вы что, ох… ХВАТИТ! ПОЖАЛУЙСТА, ПРЕКРАТИТЕ!
Взмахнув руками, так что Бубу пришлось его отпустить, Лит оценивающе глянул на Амата, потом подошел к Закариасу, вырвал у него клюшку и изо всех сил шарахнул ею о борт, так что та сломалась. И прошипел, кинув обломки парню под ноги:
– Отнеси в собес, пусть в следующий раз купят клюшку получше. А то еще поранится кто.
Лит развернулся и ушел в раздевалку, где его встретили торжествующие крики товарищей по команде. Парни попеременно скандировали: «Медведи из Бьорнстада» и имена друг друга.
Амат подобрал обломки. Закариас не помогал ему.
– Она сломана, идиот…
Амат не выдержал и набросился на него:
– Да что, блин, с тобой такое, Зак? А? Что случилось? Чё ты вечно всех провоцируешь?
Закариас только зыркнул на него. Годы дружбы брызнули у него из глаз.
– Удачи сегодня, суперзвезда.
Зак ушел. Амат еще долго стоял в коридоре. Когда он вернулся в раздевалку и бросил обломки в мусорное ведро, его ждала новая клюшка. У него еще никогда в жизни не было новой, не подержанной.
Бубу сел в автобус за два ряда перед Литом. Он слышал, как Лит травит историю про клюшку Закариаса под гогот и комментарии вроде «нищета» и «ублюдок». Мама Закариаса на больничном. До того как заболеть, она работала в том же отделении больницы, что и мама Бубу. Когда Амат вошел в автобус, Бубу освободил ему место рядом.
– Я пытался его остановить… – пробормотал Бубу.
– Я знаю, – мрачно кивнул Амат.
Оба помнили надписи «Трущоб-Хоккей». Придумал это Лит. А написал Бубу. Лит жил на Холме, Бубу в одной минуте от Низины. Бубу собрался что-то сказать Амату на этот счет, но не успел додумать мысль до конца. Потому что в следующий миг кто-то закричал: «На хрена тут копы?», – на стоянку въехала полицейская машина и преградила дорогу автобусу.
Давид опоздал. Он в жизни никуда не опаздывал. Вчера его трижды рвало, и в конце концов он даже стал уговаривать свою девушку выпить с ним бокал вина, чтобы немного расслабиться. А ведь он никогда не пьет. В любой команде, где бы он ни играл, он всегда чувствовал себя чужаком, потому что для остальных это, похоже, было ритуалом – нажраться всем вместе до беспамятства как минимум два раза в год. В глазах других игроков Давид словно не заслуживал доверия – оттого что не готов был блевать в баре какой-нибудь гостиницы плечом к плечу с братьями по команде.
Девушка очень удивилась. Давид пожал плечами:
– Говорят, это успокаивает.
Она засмеялась. Потом заплакала. Потом прижалась лбом к его лбу и сказала:
– Дурачок. Я не хотела тебе говорить. Но мне вина нельзя.
– Что?
– Я не хотела ничего говорить до финала. Не хотела… чтобы ты отвлекался. Но мне… теперь нельзя пить спиртное.
– Ты о чем?
Она захихикала ему в губы.
– Ну ты и тормоз. Милый мой, любимый, я жду ребенка.
Вот почему Давид опоздал, вот почему он не в себе и счастлив. Он ворвался в безумную толпу на стоянке и чуть не угодил под колеса полицейской машины. Это был самый счастливый, самый печальный и самый странный день в его жизни.
