– Что случилось? – спросил Амат.
– Что, сам не видел, мать твою!
– Мы должны… ты должна…
– Что? Что я должна, Амат? Какого хрена я теперь всем должна?
– Рассказать кому-нибудь… полиции… или кому-то еще, ты должна…
– Это уже не важно, Амат. Какая разница, что я скажу, мне все равно никто не поверит.
– Почему?
Она провела по глазам варежкой, на которой сразу же отпечаталась размазанная тушь для ресниц. По щекам Амата лились слезы. Им было пятнадцать лет, и в один-единственный вечер их мир треснул по швам. Мимо проехал одинокий автомобиль, взгляд Маи вспыхнул в лучах фар, а когда он погас, вместе с ним навсегда погасло что-то у Маи внутри.
– Потому что это гребаный городок хоккеистов, – прошептала она.
Она ушла, а Амат так и остался стоять на коленях в снегу. Последнее, что он увидел перед тем, как она скрылась во мраке, – ее силуэт на фоне таблички «Добро пожаловать в Бьорнстад».
Ана толкнула дверь в дом, и та бесшумно скользнула на смазанных петлях. Отец спал, мать с ними больше не жила. Ана прошла через кухню в чулан, навстречу бросились охотничьи собаки с холодными носами и горячим сердцем. Она сделала то же, что бесчисленное количество раз делала в детстве, когда в доме пахло перегаром и родители друг на друга орали, – ушла спать к собакам. Они никогда не причиняли ей зла.
Тем, кто не жил в краях, где холод и мрак всегда в порядке вещей, а все остальное лишь приятное исключение, трудно понять, как такое возможно – найти человека, погибшего от обморожения, в распахнутой куртке, а иногда и попросту голого. На самом деле, когда тело остывает, кровеносные сосуды сжимаются и тело изо всех сил старается не пускать кровь в замерзшие конечности, чтобы она не охлаждалась по пути к сердцу. Это похоже на хоккейную команду, в которой удалили игрока и ей приходится играть в меньшинстве: надо беречь ресурсы, защищать сердце, мозг, легкие. Когда противник наконец прорывает оборону и ты переохлаждаешься, команда падает духом, вратарь делает глупости, защитники перестают держать связь друг с другом, и в те части тела, доступ к которым был перекрыт, снова прорывается кровь. Горячая кровь из самого сердца наполняет замерзшие ноги и руки и по телу прокатывается жаркая волна. Человеку вдруг кажется, будто он перегрелся, он скидывает одежду. Затем остывшая кровь возвращается назад в сердце, и тогда уж все кончено. В Бьорнстаде такие истории случаются раз в два года: какой-нибудь подвыпивший бедолага возвращается с вечеринки домой напрямик через скованное льдом озеро или, заблудившись в лесу, садится на минутку передохнуть, а на следующее утро его находят замерзшим в сугробе.
В детстве Мая часто недоумевала, почему ее родители, помешанные на безопасности, поселились в Бьорнстаде, где природа каждый день давала новые поводы беспокоиться за жизнь их ребенка. Когда Мая повзрослела, она поняла, что все эти «не выходи на лед» и «в лес одна не ходи» больше, чем что бы то ни было, создают предпосылки для командных игр. Все дети Бьорнстада то и дело слышат, что в одиночестве ты подвергаешься смертельной опасности.
Мая позвонила Ане, но та не брала трубку. Не в силах заставить себя идти по центральной улице через весь город, Мая закуталась в куртку и двинулась узкой дорожкой через лес.
Когда мимо в темноте промчался автомобиль, затормозивший через пятьдесят метров, ее охватила дикая паника. В кровь ударил адреналин, ей казалось, что сейчас кто-то выскочит из машины, схватит ее, и все повторится снова.
В ту ночь Мая утратила уверенность в том, что на земле есть безопасное место, где можно ничего не бояться. Такое место есть у каждого человека, и каждый может его лишиться. Возможно, навсегда. С этого момента страх будет преследовать Маю везде.
Беньи сонно всматривался в темноту за стеклом. Ночью этой дорогой никто не ходит, к тому же он видел, что человек прихрамывает. Он попросил Катю затормозить и раскрыл дверь, прежде чем машина остановилась. Мая спряталась за деревом. Дольше минуты в такой мороз на месте не простоишь, холод шажок за шажком пробирается под одежду и сковывает руки и ноги, хочешь ты этого или нет. Беньи с сестрами охотился в этих местах с тех пор, как научился держать ружье, поэтому он сразу ее заметил. Мая знала, что он ее видит. Катя окликнула его из машины, но, к удивлению Маи, Беньи ответил:
– Здесь никого нет. Прости, сестренка, обознался. Мне показалось, что… а, ладно, что-то я совсем обкурился!
Мая подняла на него взгляд, Беньи стоял в десяти шагах от нее, их слезы замерзали с одинаковой скоростью. Но он лишь кивнул в темноту, повернулся и исчез.
Он слишком хорошо знал, что чувствует человек, который скрывается, и не хотел выдавать того, кто этого явно не хочет.
Когда задние фары, мигнув красным, исчезли в ночи, Мая осталась стоять, прижавшись лбом к дереву и молча рыдая. Ее сердце перестало биться, хотя она по-прежнему держалась на ногах.
В Бьорнстаде есть множество способов умереть. Особенно заживо.
23
Петер и Мира проснулись в прекрасном расположении духа. Они смеялись. Этим день и запомнится, и вспоминать его будет противно. У худших событий в нашей жизни есть такая особенность: в памяти всегда наиболее отчетливо отпечатываются последние счастливые моменты перед тем, как все рухнуло. Секунды до удара, мороженое на заправке перед автокатастрофой, последние купание на море перед тем, как ты вернулся домой и узнал о смертельном диагнозе. Наше сознание то и дело возвращает нас в те счастливые минуты, ночь за ночью, спрашивая: «Мог ли я что-нибудь изменить? Как я мог радоваться в такой момент? Мог ли я предотвратить то, что произойдет, если бы знал заранее?»
Пока не случилась трагедия, у нас есть тысяча разных желаний, а потом остается одно-единственное. Когда родители ждут рождения ребенка, они мечтают о том, каким он будет выдающимся малышом, а когда ребенок рождается больным, им хочется лишь одного – чтобы он стал здоров. Долгие годы спустя после смерти Исака Миру и Петера страшно мучила совесть всякий раз, когда они смеялись. Им по-прежнему становилось стыдно, если они чувствовали себя счастливыми, они так и не решили, считать ли предательством то, что они продолжают жить, хотя Исак их оставил. Одно из самых ужасных свойств горя – в том, что если ты не горюешь, то чувствуешь себя эгоистом. Где найти силы, чтобы жить дальше после похорон, чтобы вновь собрать семью по кусочкам и склеить осколки? Можно ли после этого чего-то хотеть? Да. Пусть будет один счастливый день. Хоть один. Пусть наступит несколько часов забытья.
В то утро, на следующий день после матча, Петер и Мира проснулись в прекрасном расположении духа. Они смеялись. Петер, насвистывая, хлопотал на кухне. Когда Мира вышла из душа, они поцеловались так, как целуются взрослые люди, забывшие, что они папа и мама. Двенадцатилетний Лео, поморщившись, выскочил из-за стола. Родители захохотали, не разжимая объятий. Это и был тот самый, счастливый день.
