– Как прикажете, мой лорд! Простите своего нерадивого слугу.
– А вы, мой лорд, простите своего дерзкого ученика, – сказал Брайс, и они оба коротко и холодно рассмеялись.
– Я пришлю Изриела, когда достану необходимое. Ты пока займись вот этим…
«С удовольствием, – подумал Брайс, – с удовольствием займусь». И не кривил душой. Его искалеченная, истерзанная аура, когда-то едва вынесшая прямую схватку с Тьмой, впервые за долгие годы снова наливалась мощью и обретала утраченную силу. Возвращала то, что ей принадлежит по праву рождения. Конечно, Брайс делал это лишь для того, чтобы снова стать равным по силам Эгмонтеру и получить шанс его одолеть. Сжать ему горло, вздернуть в воздух, выбить из него правду о том, куда он подевал Яннема. Увидеть когда-то знакомый беспомощный ужас в глазах этой жалкой крысы, воображающей себя могущественным некромантом – как когда-то в Парвусе. То был краткий миг, но теперь Брайс помнил его так отчетливо, словно их магическая схватка случилась вчера. И это воспоминание было приятным.
Я пью из тебя, думал Брайс, когда точно знал, что Эгмонтер не может подслушать его мысли. Пью из источника силы, которую ты мне дал, пытаясь использовать мою. Я не спешу. Яннем сумеет за себя постоять, а пока… Пока я возьму из этого положения так много, как только смогу. И когда мы с моим братом вернемся в Митрил, чтобы уничтожить предателя Глендори, затеявшего этот подлый переворот, когда я спасу моего невинного сына – вот тогда-то и станет ясно, стоила игра свеч или нет. Стоила ли эта игра синих, слепленных из человечьего жира свеч с фитилем из конского волоса…
Тьма скреблась отросшими когтями в уже не запертой на замок, но все еще неодолимой для нее двери. Брайс смотрел на нее и сухо, холодно улыбался, зная, что сумеет ее контролировать, сумеет держать на цепи, сумеет, если придется, вовремя сдать назад.
Ведь удалось же ему это когда-то давно. В первый раз.
Глава 8
В яме было сыро ровно настолько, чтобы промерзали кости и ломило поясницу, но не настолько, чтобы хоть как-то унять жажду. Яннем старательно вжимал ладонь в поросшую мхом земляную стену, но на коже оставался лишь его собственный пот. Первые три дня он еще пытался дозваться стражей наверху – если там вообще кто-то сторожил, – сперва требуя, а затем прося дать ему воды. Но его полностью игнорировали, и в конечном итоге он сдался. Солнце практически не проникало вниз сквозь густые ветви, нависающие над ямой. Куцые солнечные лучи едва просачивались сквозь частую решетку из прутьев, закрывающую яму сверху. В решетке, впрочем, смысла особого не было – яма была в два человеческих роста глубиной, а мох на стенах ямы оказался слишком коротким и слабым, чтобы за него уцепиться. Впрочем, его можно было вырывать из стен и есть, и хотя на вкус он напоминал сухое сено, какое-то количество воды, видимо, в нем все-таки содержалось. Иначе нельзя объяснить, почему после недели, проведенной в этой яме, Яннем все еще оставался в живых.
Впрочем, возможно, прошло и меньше времени, и больше: он отмерял дни по тому, как меркнул и снова разгорался дневной свет, выскабливая ногтем зарубки на земляной стене. Но земля иногда осыпалась, так что приходилось припоминать, сколько зарубок там было раньше, и все начинать сначала.
Когда Яннем увидел силуэт, возникший над решеткой из прутьев, он не вскочил и вообще не пошевелился, только чуть приподнял голову, разглядывая склонившегося над ямой эльфа. Эльф стоял против тусклого солнечного света, и Яннем видел, по сути, только тень и даже не мог быть вполне уверен, что это не игра его воображения, измотанного усталостью, кровопотерей, голодом и жаждой. Зато он не мог пожаловаться на сон, напоминающий, правда, скорее забытье. Но впервые за много лет Яннем не страдал бессонницей, и в этом было хоть что-то хорошее.
– Итак, ты действительно король Митрила, – сказала тень.
Голос вроде бы незнакомый. Мужской, молодой – опять один из надменных эльфийских ублюдков, прислуживающих своей не менее надменной элори. Яннем ничего не ответил.
– Почему ты молчишь? – с любопытством спросил эльф, и Яннем медленно выговорил:
– Если вы действительно признаете меня королем, я не собираюсь вести переговоры с неизвестно кем, даже сидя в вашей поганой яме.
– Переговоры! – фыркнул эльф. – Вы так самоуверенны, ваше величество. Что, впрочем, людям весьма свойственно.
– Можно подумать, что эльфы – образчик вселенского смирения.
– Разумеется, нет, – Яннем услышал в голосе собеседника улыбку и с трудом удержался, чтобы не сорвать с ноги сапог и не швырнуть в него снизу вверх, хотя это и было бы предельно глупо. – Но ты прав хотя бы в том, что я обязан назвать себя, если желаю, чтобы ты снизошел до диалога. Мое имя Алвур. Элори Элавиоль – моя мать.
– Алвур, – усмехнулся Яннем. – Надо же. Мой брат так назвал своего первенца. Весь двор пришел в бешенство.
– Любопытное совпадение. Потому что, видишь ли, эльфийка Илиамэль, Проклятая лесом, до того, как была изгнана, происходила из дома Даврат, который находится в дальнем родстве по женской линии с моим домом. То есть некоторым очень далеким образом твой брат Брайс приходится мне сородичем. Точнее, приходился бы, если бы его мать не была Проклятой. Это разорвало все существующие связи между ней и Светлым лесом, в том числе кровные.
– Как-то слишком легко вы относитесь к кровным связям. Слишком легко их рвете.
– Не так уж и легко. Преступление должно быть действительно крайне тяжким. Во всяком случае, с точки зрения Совета или самой Светлой Владычицы, за которой в спорных случаях остается последнее слово.
– Знаешь, Алвур, – вздохнул Яннем. – Пару недель назад я бы выслушал все это с неподдельным интересом, поскольку искренне пытался лучше узнать твой народ. Но вот прямо сейчас мне плевать. Я тут вроде бы умираю, так что ваши традиции мне до одного места.
– Нет, не думаю, что ты умираешь, – хладнокровно сказал Алвур. – Твои раны затянулись, и в яме достаточно харшайна, чтобы поддерживать в тебе жизнь.
А, значит, этот суховатый мох на стенках ямы зовется харшайном. Крайне ценные сведения. Яннем облизнул губы, мысленно желая Алвуру, его добронравной матушке и всему эльфийскому народу сдохнуть в муках на орочьих кострах. Бросить человека в яму, где растет травка, которую он может грызть, чтоб не сдохнуть, и забыть об этом человеке – добрая традиция, явно свидетельствующая о величии эльфийской души.
– Ты мог бы провести здесь годы, – сказал Алвур, и Яннем невольно вздрогнул. – Не увидев чужого лица и не услышав чужого голоса.
– Ну, твоего лица я и сейчас не вижу.
– Но я говорю с тобой. И ты чувствуешь себя живым. Я могу поставить тебе сейчас любые условия, задать любые вопросы, и ты, как бы ни демонстрировал мне свое презрение, ответишь на все. Лишь бы я не замолкал и не уходил.
– И зачем же ты раскрываешь карты? – хрипло спросил Яннем.
– Затем, что таков был план моей матери. А не мой.
