Мы стали пристально разглядывать коробку за коробкой, поражаясь искусству неизвестного нам оформителя. Все детали интерьера были выполнены безукоризненно. Миниатюрная мебель, микроскопического размера тюбики с помадой, крохотные флаконы духов, туфельки с расстегнутыми ремешками, комоды с выдвинутыми наполовину ящиками. Маленькие фигурки людей с настоящими волосами и ресницами лежали в самых разных, порой весьма странных позах. А в одной из коробок фигурка сидела в согбенной позе на ободранном стуле, обитом какой-то тканью, похожей на старый плед. Судя по всему, за образец был взят стул, который сейчас стоял возле окна. Прямо над стулом висел настенный календарь. Верхние листки были загнуты вверх, и легко читалась текущая дата, проставленная крупными черными буквами и цифрами: Май 1953 года.
– А что же в этой?..
Гиббс уставился в одну из коробок, и выражение его лица стало необычным. Я подошла к нему поближе и тоже заглянула в коробку. В ней воспроизводилась обстановка ванной комнаты эпохи пятидесятых. Два отдельных крана для горячей и холодной воды. На каждой ручке красуется соответствующая буква синего цвета: «Х» для холодной воды, «Г» – для горячей. Рядом расположился старомодный туалет. По центру комнаты стояла ванна, она и привлекала основное внимание. Но не потому, что это была старинная ванна, стоявшая на четырех массивных лапах, и не потому, что кое-где проступали куски отбитой эмали. Взгляд притягивала фигурка женщины, полусидевшей в ванне, заполненной чем-то похожим на воду. Ее бледно-голубые глаза были устремлены куда-то вверх, к потолку, и в них отчетливо читался ужас.
Я инстинктивно попятилась назад, машинально скользнув взглядом по коробкам, сосредоточив свое внимание на миниатюрных фигурках и еще раз отметив про себя, в каких странных позах сидят все эти куклы-манекены. Вот мужчина в деловом костюме с платком в нагрудном кармане пиджака лежит лицом вверх на узорном ковре овальной формы. Вокруг его головы лужица чего-то красного, скорее всего, это кровь, стекающая из глубокой раны на лбу. На деревянном полу отпечатались кровавые следы, ведущие за дверь.
А вот женщина, спящая в своей постели. Цветастая простыня натянута до самого подбородка. На ночном столике рядом с кроватью валяется пустая бутылочка из-под таблеток. На ней наклеена крохотная этикетка с указанием названия лекарства. Обои в букетах роз наполовину свернуты над изголовьем в некое подобие кухонной раковины и тоже забрызганы чем-то красным. В оконном стекле видно круглое ровное отверстие, а рядом валяются осколки стекла.
– Так что же это такое? – снова повторил свой вопрос Гиббс тихим голосом, словно не желая нарушать покой усопших.
Я лишь в недоумении покачала головой. Мне и близко не могло померещиться, что я обнаружу в мансарде такое… Эта находка никак не вписывалась ни в один из моих сценариев. Да такое и в кошмарном сне не привидится.
– Никогда в жизни не видела ничего подобного. Это какие-то пляски смерти…
На самом деле я хотела сказать «Это какое-то безумие», но вовремя спохватилась. Ведь как-никак, а Эдит Хейвард приходится родной бабушкой Гиббсу.
– Однако с меня достаточно, – проговорила я, направляясь к дверям, но не в силах отвести взгляд от сцен этой бойни, выставленной сейчас на всеобщее обозрение.
– Минуточку-минуточку! – остановил меня Гиббс. – Здесь еще кое-что есть.
На полу в самом дальнем углу комнаты между стеллажами и стеной стоял какой-то продолговатый предмет размером с настольную лампу. Мне со своего места было трудно понять, что это за предмет. Но одно было ясно. Это отнюдь не очередной кукольный домик.
Гиббс согнулся и извлек предмет на свет божий, а потом осторожно перенес его на стол, сдвинув в сторону стройные ряды корзинок и освобождая место своей находке.
– Так это же модель самолета, но только она почему-то без крыльев, – воскликнула я удивленным голосом.
– Да, это самолет, – согласился со мной Гиббс и осторожно положил бескрылую модель на бок. Темно-синие полосы по корпусу, никаких эмблем или других опознавательных знаков в хвостовой части, зияющая дыра в правой части фюзеляжа. – Взгляните сюда! – Гиббс показал на мозаичную часть корпуса, составленную из отдельных фрагментов, чередующихся с кусками прозрачного пластика и еще чего-то твердого и похожего по цвету на тесто. – А ведь в салоне сидят люди, а внизу – в багажном отсеке – сложены их вещи.
Какое-то время Гиббс стоял молча, о чем-то раздумывая. Потом извлек из кармана мобильник, включил подсветку и снова направился в тот угол комнаты, где обнаружил модель самолета. Склонился и стал шарить рукой в темноте, подсвечивая себе телефоном. Через какое-то время он вытащил старый бумажный пакет бурого цвета.
Вернулся к столу и молча поставил пакет рядом с самолетом.
– Можно мне! – воскликнула я, берясь руками за пакет. Дай бог, чтобы он не кишел внутри тараканами, которых здесь, в Южной Каролине, называют просто жучками. В детстве я ужас как любила всякие сюрпризы, обожала делать открытия. Быть может, какая-то часть меня все еще сохранила эту тягу к новизне.
Старая бумага оказалась на ощупь мягкой. Я осторожно раздвинула края пакета. Гиббс снова включил подсветку и поднес телефон к самому пакету. Я заглянула внутрь. На нас уставились своими пустыми взглядами миниатюрные куклы. Их было не менее сорока. Фигурки, одетые по моде середины прошлого века. Некоторые были пристегнуты ремнями безопасности к креслам, у других отсутствовали какие-то части туловища и конечности или на их телах и на головах были видны пугающие своей абсурдностью раны. Их волосы, одежда, кожа, все было облеплено грязью и засохшей травой. Рядом с фигурками людей лежали две детали, похожие по своим очертаниям на крылья самолета. Они тоже были выполнены в мозаичном стиле из двух различных материалов, кое-где в них застряли все те же фигурки людей. Страшные останки катастрофы, которую даже трудно было себе вообразить.
Наши с Гиббсом глаза встретились. Неужели и в моем взгляде застыло такое же смятение и страх? – подумала я. – Что все это значит? – спросила я, понимая, что вопрос риторический. Потому что у Гиббса нет на него ответа. Но по опыту знаю, что когда проговариваешь что-то вслух, то сразу становится немного легче. Потому что предмет разговора мгновенно приобретает некие очертания реальности и теряет свою кошмарность. Ну а с реальностью, какой бы тяжелой она ни была, я худо-бедно умею управляться. Другое дело – сны. С ними у меня получается гораздо хуже.
– Понятия не имею, – тихо обронил Гиббс, не отводя от меня взгляда. И я снова вспомнила пожарные сентенции покойного мужа. Ведь при пожаре тебя может убить то, чего ты не видишь, а вовсе не сам огонь. Вот и все то, что мы с Гиббсом обнаружили сегодня в мансарде, тоже похоже на пожар без огня. Что-то ядовитое и страшное, что мы можем лишь ощущать, что-то такое, что было упрятано от посторонних глаз на долгие и долгие годы, вдруг взяло и обрушилось на нас двоих.
Я глянула в мансардное окно. Китайские колокольчики свисали с длинной металлической балки. На улице было жарко и душно, все вокруг застыло в неподвижности. Морские стеклышки тоже безмолвствовали. Но я могу представить себе, как они тут бренчат, как исполняют свою музыку ветра. Вполне возможно, они хотят рассказать мне что-то очень важное и нужное, но вот беда! – их язык мне пока совершенно непонятен.
