Краска ударила мне в лицо, и я почувствовала, как запылали мои щеки. Даже искры посыпались из глаз от смущения.
– Тогда ступайте, – едва выдавила я и тоже махнула рукой в сторону лестницы.
По-детски самодовольная ухмылка промелькнула по лицу Гиббса, прежде чем он поставил ногу на первую ступеньку. Я ухватилась за перила и стала медленно карабкаться за ним вслед, по очереди переставляя ноги с одной ступеньки на другую.
Первое, что бросилось в глаза, когда мы оказались уже в мансарде, это клубы пыли, особенно заметные в лучах солнца, проникающих через два мансардных окна. Пылинки кружились в потревоженном воздухе, словно духи, которых только что разбудили от долгого сна. Гиббс встал посреди комнаты и огляделся по сторонам. Он стоял, упираясь руками в бока, словно пират, приготовившийся грабить. Сводчатый потолок, особенно высокий по центру комнаты, позволял ходить, не пригнувшись, без опасения стукнуться головой о балку, даже такому рослому человеку, как Гиббс. И потолок, и стены были явно недоделаны. К тому же не существовало никакой внутренней изоляции ни стен, ни потолка. А потому оставалось лишь зажмуриться при мысли о том, сколько моих денежек сожрет совершенно бесполезный в этих условиях кондиционер, когда горячий воздух потоками льется сюда через трещины в стенах и старые окна с одинарными рамами. Кстати, электрик тоже выразил сомнение в целесообразности установки кондиционера непосредственно в оконной фрамуге. Он даже предлагал мне подняться и лично убедиться в том, что такой кондиционер – далеко не самый лучший вариант. Но я отказалась, сославшись на то, что это временная мера. Сейчас в мансарде было жарко, но терпимо, особенно если не задерживаться надолго.
Я представила себе Эдит, изнемогающую от удушающего пекла. Как она могла просиживать здесь часами, удивилась я про себя. Даже если распахнуть настежь все окна, включить один или два вентилятора, все равно летом здесь температура зашкаливает. Самая настоящая печь. Дебора сказала, что видела, как вечерами в мансарде горит свет. Значит, здесь есть электричество. А раз есть электричество, то наверняка Эдит обставляла всю комнату не менее чем дюжиной вентиляторов. Но едва ли они спасали от духоты, поистине невыносимой в такую жару. Что же заставляло ее торчать здесь часами? Что такого важного было в ее занятиях, которыми она предпочитала ни с кем не делиться? А может, дело не в самих занятиях, а в том, что они давали ей шанс уединиться и тем самым избежать чего-то нехорошего там, внизу?
Гиббс посмотрел на допотопную люстру, висевшую под потолком, со свисающим вниз цепным приводом. Он дернул за привод, но свет не загорелся. Что ж, в дневное время мне вполне хватит и естественного освещения. Но все равно нужно поменять все розетки и выключатели, а заодно и вкрутить новые лампочки, если мне, скажем, потребуется подняться в мансарду уже в темное время суток. Не то чтобы я горела желанием лазать сюда по ночам. Что-то здесь было такое… даже в самом воздухе, помимо того, что он был застоявшимся и спертым, чувствовалось что-то угнетающее. Если бы дом был живым существом, умеющим дышать и чувствовать, то я бы сказала, что мне удалось отыскать больное место в его груди. Но дом – не человек, он не умеет дышать и чувствовать. Это всего лишь старый, очень старый дом.
Длинная деревянная рейка, напоминающая стойку бара, протянулась вдоль стены, выходящей на улицу, расположившись прямо под самыми окнами. Рядом стоял ветхий кухонный стул образца пятидесятых годов прошлого века. Виниловое сиденье ярко-бирюзового цвета с кусками торчащего из него желтого пенопласта. На столе громоздились вязаные корзинки самых различных размеров. Они были похожи на скромные дары, приготовленные для какого-то неизвестного субъекта, или на церковные подношения. Корзинки выстроились в один ряд, строго, словно по ранжиру. Обычно на рабочем столе трудно обнаружить такой педантичный порядок. Я непроизвольно сделала шаг вперед, чтобы взять одну из корзинок и посмотреть, что там внутри, хотя уже заранее догадывалась, чем они могут быть заполнены.
Матовые стеклышки самых разных оттенков лежали в своих вязаных гнездышках. Сюда не проникал ни солнечный свет, ни ветер, ничто, что могло бы наполнить их дыханием жизни. Стеклышки были рассортированы по цветам. В одной корзинке лежали белые стекла, в другой – голубые, в третьей – зеленые, далее бирюзовые, коричневые, розоватые… И все такие же безжизненные. Интересно, сколько ей понадобилось времени, подумала я, чтобы собрать такую обширную коллекцию стекол. Наверняка на это хобби ушли годы и годы. И сколько для этого потребовалось упорства, целеустремленности… Ведь морские стеклышки – это большая редкость. Не так-то просто отыскать их, даже имея опыт и сноровку. Помню, на туалетном столике в маминой комнате стояла маленькая вазочка, на дне которой лежала крохотная горсть морских стеклышек. Мама сама собрала их еще в детстве, когда вместе со своими кузинами отдыхала на берегу залива Соко в Олд-Орчард-Бич. Эти стеклышки были единственным напоминанием о том, что когда-то мама любила океан. И ее не страшили огромные волны, выносящие на берег разноцветные стеклышки.
– Интересно, что бы здесь могло быть? – негромко обронил Гиббс, подойдя к противоположной от двери стене, идущей перпендикулярно окну.
Пожелтевшие от времени простыни слегка взметнулись вверх под струей воздуха, изрыгаемого кондиционером, напомнив ритмичное движение волн. Сквозь простыни проступали смутные очертания того, что они скрывали, какие-то выпуклости, линии, неровности, похожие на кулачки томящихся в неволе узников, умоляющих выпустить их на свободу.
– Задержите дыхание на секунду-другую. Сейчас я сдерну простыни.
И я тут же задержала вдох, лишь молча кивнув головой, что команда принята к сведению. Гиббс ухватился за верхний край одной из простынь и что есть силы дернул ее вниз. Простыня упала на пол. То же самое он проделал и со всеми остальными, медленно срывая одну простыню за другой, пока на полу не образовалась целая гора тряпья, покрытого пылью. Поток пыли, обрушившийся сверху, был таким мощным, что мы невольно отступили назад, закрыв нос и рот руками. Я едва не задохнулась от этой пылищи и зашлась кашлем, когда смогла наконец сделать вдох и выдох. Какое-то время мы пережидали, пока пыль осядет, а потом двинулись дальше.
Грубые деревянные стеллажи занимали всю стену от пола и до самого потолка. На прочных штативах покоились тонкие доски шириной не более трех футов. Дерево безо всяких следов обработки или покраски, некоторые доски кривоватые, из других торчат наружу согнувшиеся гвозди, забитые чьей-то неумелой рукой. Я не рискнула подойти к этой конструкции поближе. Еще, чего доброго, возьмет и тоже обрушится на пол. И что из того, что они простояли тут уже не один десяток лет? Невооруженным глазом видно, что эти стеллажи сооружал человек, ничего не смыслящий в столярном деле. И в том, какова должна быть конструкция стеллажей, тоже.
Однако не сами полки, несмотря на все их своеобразие, притянули наше внимание. Коробки! Бесконечные ряды коробок, похоже, из-под обуви, и все без крышек. Они стояли на боку, являя взору свое содержимое. Мы буквально остолбенели от увиденного.
– Это что? Кукольные домики? – сорвалось у меня с языка первое, что пришло на ум. И я тут же пожалела о своих словах. Потому что это точно были не кукольные домики. Во всяком случае, не те кукольные домики, которые я видела в детстве. Каждая отдельная коробка была похожа на живую картинку, воспроизводящую обстановку одной комнаты, причем каждый раз другой. Оформление тоже было разным, а потому можно было смело утверждать, что все эти комнаты перекочевали сюда, на стеллажи, из разных домов.
