СиДжей брел прямо за ними. От него сильно разило спиртным, то ли вчерашним, то ли успел принять на грудь уже сегодня утром. В течение недели он всегда умудрялся оставаться более или менее трезвым, регулярно появляясь либо в своей юридической конторе, либо в суде, либо в других присутственных местах, где ему надлежало быть. Зато в выходные он расслаблялся по полной: пил, не просыхая. А уж после несчастного случая с Сесилией он и вовсе пустился во все тяжкие. Сейчас его запои начинались уже с пятницы и продолжались вплоть до понедельника включительно. Да и в остальные дни недели трудно было определить, когда он трезв, а когда уже успел приложиться к бутылке.
Кэла нигде не нашли. Он успел переодеться в траурный костюм еще до завтрака. За столом он сидел угрюмым, молча ковырял вилкой в своей тарелке, но так и не поднес ее ни разу ко рту. Он вышел из-за стола сразу же, как только в комнате появился отец, и с тех самых пор Эдит его не видела.
Она уже предупредила СиДжея, что сразу же после службы заберет мальчика домой. Не стоит ему присутствовать при погребении собственной матери. Во время службы она продолжала крепко держать Гиббса за руку, а сразу же по ее завершении повела на выход из кладбища. Они вышли на Черч-стрит, что совсем рядом с Бей-стрит, где находится их дом. Нужно торопиться. Еще надо закончить все приготовления к поминкам, ибо после похорон в дом нагрянет целая толпа народу. Надо успеть сервировать стол, выставить весь фамильный фарфор и хрусталь, разложить фамильное серебро на белоснежной кружевной скатерти. Словом, сделать все, как любила Сесилия.
Гиббс споткнулся о неровный край тротуара и чуть не упал. Эдит нагнулась, чтобы помочь ему обрести равновесие, и увидела, что все его лицо залито слезами. Она присела перед мальчиком на корточки и, отбросив пряди волос с его лба, заглянула в глаза. То были глаза его матери. И она подумала, что как хорошо, что исполнилось ее самое заветное желание. Сесилия наконец подарила ей внука, точную копию самой себя во всех отношениях. Но главное – у ребенка было такое же доброе и любящее сердце, как и у его покойной матери. И сейчас только от Эдит зависит, чтобы оно и осталось таким навсегда.
Славный мальчуган! С самого рождения тихий и спокойный, не доставлявший никому никаких хлопот. Он, видно, сам четко определил свое место в семье: наблюдать, но ни в чем не участвовать. И Гиббс действительно внимательно наблюдал за всем, что творится вокруг, делая собственные выводы о происходящем. Но мнения своего никогда вслух не высказывал. Только тогда, когда его об этом спрашивали. А спрашивала его лишь одна Эдит.
– Все будет хорошо, милый. Не завтра, конечно… и даже не послезавтра. Но наступит день, когда тебе станет легче и боль утраты пройдет.
Эдит говорила проникновенным голосом, стараясь быть максимально искренней.
– Почему они не спасли маму? Я хочу, чтобы она снова была с нами.
Эдит прижала мальчика к груди.
– Врачи делали все возможное, милый. Но мама сильно разбилась при падении.
Ужасная нелепость, случившаяся в канун празднования Нового года. Сесилия с СиДжеем уже собрались выходить, торопясь на торжественный ужин к друзьям. И вот, спускаясь по лестнице, молодая женщина зацепилась каблуком за край своего вечернего платья и покатилась вниз. Эдит в это время была в мансарде, завершая работу над очередным комплектом китайских колокольчиков. Сквозь закрытую дверь ей было слышно, как ругаются сын с невесткой у себя в комнате. То, что случилось потом… Ей все еще хотелось верить, что это – несчастный случай. В противном случае пришлось бы признавать, что она вырастила чудовище.
– Я бы мог ее вылечить! – воскликнул Гиббс со всем пылом детской искренности.
– Я бы тоже хотела помочь твоей маме, хотела бы поставить ее на ноги, – тихо прошептала ему в ответ Эдит на самое ушко. – Но иногда люди даже не подозревают о том, что у них что-то сломано… или что им нужен доктор.
Глаза Гиббса расширились от обиды.
– Я сказал Кэлу, что могу помочь маме, а он велел мне убираться прочь.
Эдит слегка отстранилась от внука.
– А почему ты заговорил об этом с Кэлом?
– Когда мама упала с лестницы, она лежала на полу и спала. Там и папа стоял возле нее. Он тоже сказал мне, чтобы я отправлялся к себе в комнату. И я пошел. Потому что подумал, что они вдвоем начнут помогать ей.
Эдит почувствовала, как по ее спине побежали мурашки. Вот они, долгие годы отрицания очевидного, поиски предлогов для оправданий. Все эти увертки, недомолвки, закрывание глаз, все легло сейчас тяжким грузом исключительно на ее совесть.
– Может быть, когда ты вырастешь, то станешь врачом. Будешь помогать другим людям. Будешь лечить людей… в том числе и как дань памяти твоей маме.
Эдит наклонилась и поцеловала мальчика в лоб. Потом осторожно вытерла слезы с его личика рукавом своего черного пальто.
После чего снова взяла внука за руку и повела домой, содрогаясь всем телом, но притворяясь, что озноб возник от пронизывающего холодного ветра, который разгулялся над рекой, остудив своим зимним дыханием все окрестности Бофорта.
Они уже миновали въездные ворота, когда она услышала глухие ритмичные удары, доносившиеся откуда-то из глубины сада. Они с Гиббсом поспешили на этот странный звук. Кэл стоял возле дуба, повернувшись к нему лицом, и в бессильной злобе молотил кулаками по стволу. Слегка отводил руку назад, а потом со всего размаха бил кулаком по дереву. Но вот он опустил руку вниз, и Эдит увидела, что все костяшки пальцев сбиты до крови. Кровь ручьями струилась на землю, окрашивая лежавший внизу ракушник в розоватый цвет.
– Кэл! – окликнула Эдит внука, спохватившись, что не успела оградить от этого ужасного зрелища Гиб-бса. Выпустив руку мальчика из своей, она бегом устремилась к Кэлу и стала осматривать его раны.
– Ты, по-моему, сломал палец. Идем немедленно в дом. Я приложу лед и перебинтую раны.
Но Кэл продолжал стоять неподвижно, словно прирос к земле.
– Я ведь сто раз говорил ей, чтобы она бросила все и уехала отсюда. Но она меня и слушать не хотела. Говорила, что любит его. Неужели в такое можно поверить? Она любила его! Бред какой-то! – Он снова повернулся лицом к дереву и стал внимательно разглядывать ствол. – Что ж, сама во всем виновата! Только сама!
Кэл дышал тяжело и порывисто. С каждым словом из его рта вырывались клубы пара и улетали прочь, унося с собой и произнесенные слова.
Эдит потянула его за рукав пальто.
– Идем, Кэл. Пошли в дом.
Но он резким движением вырвал свою руку.
– Почему нет никакого наказания? Ты же учила меня, бабушка, что каждый плохой поступок наказуем. Так где же эта твоя хваленая справедливость?
Гиббс снова расплакался, и Эдит вернулась к малышу, обняла его за плечи, прижала к себе. И почему-то вдруг вспомнила, как маленький Кэл играл в пожарных. Вспомнила тот эпизод, когда он столкнул куклу вниз, и подумала о том, как зачастую наказание само определяет свою меру для тех, кто предпочитает не задумываться о нем. Беспечный, эгоистичный мальчишка! Однако смерть матери потрясла его, нарушила привычный уклад его жизни. Как оказалось, на черно-белом фасаде того мироздания, которое он для себя выстроил, где четко определил места для плохого и хорошего, появились первые трещины. И у Эдит не было никакой уверенности в том, что ей удастся замазать эти трещины и вернуть зданию былую целостность. Скорее всего, трещины останутся навсегда.
