К полудню обошли курган с северной стороны по краю Шпаревой балки и по берегу пересохшего Балкина озера — засуха даже родники высосала, — поднялись на пологий склон холма, созданного древним, почти забытым народом.
Дойти — дошли, а что дальше делать — непонятно. Ком-отряда озадачился: расчет на то, что на кургане будет видна яма, из которой казаки брали золотишко, не оправдался. Невысокий холм, ткни лопатой — звенит, будто в кирпичную стену ударили. Копай с любого края, а с какого сокровища лежат — поди сыщи. От семейства Шпарей осталась одна вдова помещика — умалишенная старуха Жузель Аидовна, которую селяне именовали Чернавкой. Ходила она во всем черном и постоянно бормотала под нос что-то неразборчивое. И уж все почти забыли, что родом она из Франции и зовут ее Агата. Видимо, по причине такой забывчивости новая власть не тронула Аидовну.
— Копать надо с вершины, — сказал председатель, вытирая лицо рукавом рубахи. — Мужики говорили, что весь холм — что тебе железо. Зато вершина рыхлая.
— Добро, — согласился комотряда.
Он спустился с тачанки и дал знак конвою следовать за ним.
— Ну что, Илья, — обратился Гориматенко к арестованному. — Вот тебе шанс оправдаться перед советской властью.
Зотов стоял, беспокойно поглядывая на землю под ногами. Здесь и вправду оказался песок — рой сколько душе угодно.
— Чего ж мне еще совершить надо? Вроде кровушкой искупил сполна, — возразил он.
— А брату Евдокиму зачем помогал?
— Брат проститься заехал. Так ведь если и помогал? Брат он мне — родная кровь.
Илья переминался с ноги на ногу, будто ощупывая почву. Комотряда принял его беспокойство за страх перед расстрелом и довольно улыбнулся.
— Кровь одна — верно. Потому пока доверия у власти к Зотовым нет. — Он кивнул конвою, и Захин развязал арестанту руки. — А раз так, берись за лопату и добывай золотишко, которое припрятал.
Илья хмыкнул, взвешивая лопату в руке:
— Добро, гражданин начальник. Добудем мы сокровища, раз уж нужда в том есть.
Мужики работали плохо, то и дело останавливались, вытирая потные лица. Они скинули рубахи, и загорелые тела блестели на ярком солнце, словно начищенные до блеска. Худые люди походили на деревянные живые скульптуры, которые колдун-ваятель заставил ковырять землю.
Илья копал со всеми, незаметно передвигаясь к Спиридону Ляпунову, пока они не столкнулись плечами.
— Слухай сюды, Спиря, да другим передай, — быстро заговорил бывший сотник, смахивая с бровей капли пота. — Держитесь по краю ямы. А я как крикну, шо поклад нашел, отступите назад.
— Ты чё ж это удумал? — горячо заговорил Ляпунов. — К Степной Хозяйке удумал?
— Цыц, Спиря! Нам со всех сторон кранты. Так хоть кто-то останется, за бабами да детьми присмотрит. Делай, что говорю.
— Добро, Илья Свиридович. — Спиридон произнес это таким тоном, будто простился с сотником навек.
Илья лишь подмигнул в ответ.
Несмотря на вялую работу мужиков, вершина кургана копалась неплохо. Под дерном лежала прослойка речного песка. Мужики, как велено было им сотником, стали вокруг песчаной ямы, а Зотов принялся орудовать лопатой в самой ее середине. И докопал.
Воронку Илья увидел вовремя, отступил. Песок посыпал в глубину холма, но быстро остановился.
— Нашел! — крикнул Илья, поднимая лопату. — Здеся!
Мужики замерли, глядя на счастливого сотника, ожидая какого-то подвоха. Гориматенко встрепенулся, отгоняя дрему.
— Что там? — спросил он председателя, из-под ладони глядящего на вершину холма.
— Зотов чего-то нашел, — пожал плечами тот.
— Так быстро? — удивился комотряда, вылезая из тачанки, в которой они с агитатором находились все время, пока шла работа. — Значит, знали, где копать, сами там припрятали.
Под тенью серебристого лоха хорошо было лежать, и на солнцепек совсем не хотелось. Ничего не поделаешь — революционный долг.
— Где? — спросил он арестанта, когда поднялся к вершине.
— Там, — указал Илья на землю в шагах трех от себя. — Лопата о ящик стукнула.
Зотов азартно облизал губы, отвел глаза.
Гориматенко на всякий случай поправил портупею: такой за золотишко и лопатой может. Яма уже, считай, готова, прикопают — не найдешь.
— Ну-к, Захин, подсоби. — Комотряда прошел к указанному месту, стараясь держать бывшего сотника в поле зрения.
Красноармеец передал трехлинейку товарищу и, отобрав лопату у Ляпунова, стал рядом с командиром. Копнули — песок ручейком устремился в глубину.
— И правда, что-то…
Гориматенко не успел договорить. Усердный Захин с силой ударил в землю. В недрах холма глухо ухнуло, и весь раскоп в одно мгновение превратился в воронку сыпучего песка. Зотов успел отскочить, выбрасывая держак лопаты мужикам, стоящим на краю. Спиридон Ляпунов тут же вцепился в палку, потянул, уперевшись ногами в крошащуюся землю.
— Стоять! — крикнул напоследок комотряда Гориматенко, проваливаясь в недра коварного холма.
Следом едва не соскользнул председатель, но Зотов успел схватить его за ворот рубахи. Председатель задергался, вывалив язык, — ворот стал душить его.
— Тыщите! — заорал на оторопевших мужиков Спиридон.
Казаки ожили, вцепились кто в держак лопаты Ильи, кто в руки Спиридона. И потянули. И вытащили.
— Господи, та шо ж это, та как же это, — сиплым голосом причитал председатель, хватая ртом воздух.
— Полна… победа пролетариату, — пробормотал Ляпунов, сидя на корточках.
— А-а т-таварищ Г-горимат-тенко? — У агитатора от страха дрожал подбородок и тряслись руки. От комотряда не осталось и следа. На вершине холма успокаивалась желтая песчаная воронка с торчащей из нее рукоятью лопаты красноармейца Захина.
— Хош раскопать сваго командира? — поинтересовался Ляпунов, поднимаясь на ноги. — Так давай!
Он протянул агитатору лопату, от которой тот шарахнулся, как черт от ладана.
Глава 23
Сон о Тесее
Во сне — и то нет отдыха душе,
Перед глазами образы теснятся…
Карл Шпиттелер. Между «Илиадой» и «Одиссеей»
— Гадство, — пробормотал Макар, ощупывая повязку на левом плече.
Рана пустяковая, а вот то, что он потерял лунный камень, подаренный Лизой, — непростительно. И как следствие — Лизу он тоже потерял. Зотов вздохнул, сжимая и разжимая кулаки. Хоть разревись, а чем это поможет? Можно и головой об стену побиться, стеная от горя. Можно пойти к Любке и сказать, какая она сука, что это она наворожила на сестру, даже врезать ей пощечину. И люди поймут. Нет, конечно, они осудят поступок Зотова, но потом поймут — как он любил Елизавету! — пожалеют — сгоряча это он, а Любке нечего было лезть в чужое счастье. Народу интересно будет поговорить о случившемся, посудачить. Даже если потом Макар приведет в дом другую — его поймут, не век же горевать.
