– Ясно, – пробормотал я, – вы знаете, какова судьба Фила?
Ольга быстро перекрестилась.
– Он погиб в авиакатастрофе. Упокой Господь его душу. Каждый день молюсь о нем.
Дверь комнаты открылась, появилась сестра Амвросия.
– Поговорили?
Я встал.
– Да. Огромное спасибо.
Монахиня окинула взглядом стол.
– Ольга! Собери обрывки, выброси и ступай, помоги сестре Надежде в трапезной.
Малыгина вскочила, перекрестилась, поклонилась и стала пятиться спиной к двери.
– Ольга! Прекрати, – остановила ее благочинная, – иди нормально. Не икона я, чтобы от меня так отходить.
– Вы, сестра Амвросия, мне дороже всех на свете, – произнесла Малыгина и исчезла в коридоре.
Монахиня вздохнула.
– Не сотвори себе кумира! Знаете эти слова?
– Если память меня не подводит, это цитата из Библии, – ответил я, – одна из заповедей Моисея, которые он услышал от Бога Саваофа на Синайской горе.
– Ольге просто нужно кого-то обожать, – вздохнула Амвросия, – она не способна жить без того, чтобы не влюбиться. Без разницы в кого. Ее в детстве недолюбили, недоласкали. И вот результат. Пошли, Ванечка, я провожу вас.
– Премного благодарен, не утруждайтесь, сам прекрасно уйду, – возразил я, – у вас работы много.
Амвросия улыбнулась.
– Тебя отвести – тоже дело.
Когда мы вышли во двор, я ускорил шаг.
– Куда бежишь-то? – удивилась моя спутница. – Несешься, словно за тобой осы гонятся.
– Задерживать вас не хочу, – честно ответил я.
Амвросия остановилась.
– Ваня, дело, которое совершаешь в спешке, не благословляется, пошли нормально. Или ты замерз?
– Одет тепло, – ответил я.
– Пальтишко коротенькое, ботиночки на тонкой подошве, ни шапки, ни шарфа, ни варежек, а мороз на улице, – укорила меня старушка. – И как тебя жена из дома выпустила?
– У меня нет спутницы жизни, – объяснил я и стал ждать от монахини слов о том, что мне давно надо найти себе супругу.
Амвросия же сказала:
– Не послал Господь жену. Значит, она тебе пока не нужна. Вопрос имею. Не токмо тебе, всем его задаю. У нас кошка есть, звать ее Киса. Занемогла она. Скучная ходит. Нет ли, часом, у тебя ветеринара знакомого? Абы к кому везти не хочется.
Я открыл машину.
– У меня есть собака. И ветеринар Павел. Прекрасный специалист. Прислать вам его телефон?
– Лучше на бумажке напиши, – попросила Амвросия.
Я выполнил ее просьбу.
– Скажите Павлу, что телефон дал Подушкин.
– Спаси тебя Господь, – заахала монахиня, – гора с плеч свалилась. Запишу тебя в помянник. Ты крещеный?
– Не знаю, – растерялся я.
– Тех, кто при коммунистах родился, боялись крестить, – вздохнула Амвросия, – и понятно почему. Но к Богу можно в любом возрасте прийти.
– Знаю притчу о работниках одиннадцатого часа, – улыбнулся я, – и про разбойника, которого рядом с Христом распяли, тоже и о его словах: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствие твое». Разбойник первый попал в рай. А в аду первым оказался ученик Христа Иуда, тот, кто учителя за тридцать сребреников предал. И я понимаю, почему народ кричал «распни его». Израиль в те годы находился под властью римлян, а они жестоко обращались с иудеями. Народ считал Христа царем, надеялся, что он устроит войну с Римом, вызволит евреев из-под их ига. А Иисус проповедовал любовь, не собирался занимать трон земного государя, вот люди и разозлились на него.
– Ваня, – остановила меня Амвросия, – про горе от ума слышал?
– Навряд ли найдется в России человек, который не знает пьесу Грибоедова, – засмеялся я, – ее в школе проходят.
– Вот и с тобой, Ванюша, пьеса сия приключилась, – мягко сказала старушка, – горе от ума. Ума-то у тебя три вагона. Охо-хо. Накось, держи.
– Что это? – удивился я, машинально взяв из рук женщины бумажный пакет.
– Пирожки с капустой, яблоками, ватрушки с творогом, – перечислила Амвросия, – из нашей трапезной.
– Спасибо, не надо, – отказался я.
– Не спорь! – строго сказала монахиня. – От меня еще никто голодным не ушел. Не отравлено! Пирожки и безбожникам нравятся. Езжай, Ванюша, по делам. Еще увидимся! Буду ждать тебя.
Амвросия развернулась и резво пошагала к воротам монастыря. Я сел в машину, хотел нажать на педаль газа, но неожиданно для себя вдруг вышел из автомобиля и посмотрел на обитель. Над величественным собором закатывалось большое красное солнце. Воздух звенел от мороза, деревья стояли, укутанные инеем. У железных ворот чернела фигура монахини, она помахала мне рукой и крикнула:
– Уезжай, Ванечка, не дрожи в своем пальтишке на рыбьем меху.
– Вы сами-то в одном… – начал я и остановился.
Не знаю, как правильно называется одежда монахинь. Ряса? Мантия?
Амвросия засмеялась.
– Экий заботник. Мне холод терпеть положено. Я привыкла. Ну все. Дел полно! Ванечка, наши двери всегда открыты. Приезжай в гости. Чайку попьем. С чабрецом. Ты хороший мальчик.
Я опять сел в машину и выехал на проспект. Меня никто никогда не называл «Ванечка», «Ванюша». Николетта обращалась ко мне – «Вава». Она меня так до сих пор называет. Для отца я всегда был – «Иван». И слов: «Ты хороший мальчик» я тоже не слышал. Николетта в основном ругалась и кричала. Папа же, если я совершал опрометчивый поступок, спокойно говорил:
– Перед тем, как сделать некий шаг, подумай.
Помнится, в десятом классе я выиграл городскую олимпиаду по литературе и летел домой в предвкушении похвал. Отец увидел диплом и воскликнул:
– Не удивительно. С твоей-то генетикой! Живешь в доме, переполненном книгами, отец – писатель. В твоем случае было бы странно НЕ занять первое место.
А Николетта махнула рукой.
– Диплом? Олимпиада? Очень мило, – и схватилась за телефон.
Возможно, живи с нами бабушка, вот она бы…
Я повернул к театру. Добрых старушек, которые все прощают внукам, умиляются их кривым рисункам, утешают за двойки, пекут пирожки, поют на ночь песенки, в нашей семье не было. Перед моим внутренним взором возникли ворота обители, маленькая фигура в черной одежде, и вдруг послышался голос:
– Ванечка, ты хороший мальчик.
Я нашел место на парковке, вышел наружу, снял полупальто, надел пиджак, завязал галстук и порысил ко входу в дом Мельпомены. Пройти предстояло совсем немного, но мороз вмиг проник под одежду и вцепился в меня ледяными пальцами. Я вбежал в холл, встряхнулся и неожиданно подумал: «Надо срочно купить Амвросии куртку или что там носят монахини. Замерзнет же совсем».
