Разумеется, я не знаю, как долго еще проработаю учителем, если раскрою свою тайну. Неделю? Месяц? Десять лет? Неизвестно. И это неважно. Жизнь непредсказуема. Но благодаря этой непредсказуемости каждый из нас ощущает себя живым. Порой нам хочется вернуться в прошлое, потому что мы его знаем – или думаем, что знаем. Это хорошо знакомая нам песня.
Думать о прошлом – прекрасно.
Тот, кто не помнит прошлого, писал в 1905 году философ Джордж Сантаяна, обречен пережить его заново. Вам достаточно включить новости, чтобы увидеть жуткие повторы прошлого, кошмарные невыученные уроки; двадцать первый век постепенно превращается в пошлый перепев века двадцатого.
Вглядываться в прошлое можно, но вернуться в него нельзя. Никаким способом. Я больше никогда не буду сидеть в лесу, наслаждаясь песнями, которые пела мне мать. Я могу гулять по Фэйрфилд-роуд, но больше никогда не увижу Роуз и ее сестру возле корзин с фруктами. Мне не попасть в Саутуарк времен Елизаветы и не перейти через старый Лондонский мост. Не войти в скромный домишко на Чэпел-стрит, чтобы прошептать Роуз слова утешения. Мне больше никогда не увидеть Мэрион маленькой девочкой. Никогда не вернуться в те времена, когда не существовало карты мира. Не пройтись по заснеженным улицам, обрамленным рядами красивых фонарей Викторианской эпохи, и не отказаться от мысли посетить доктора Хатчинсона. Не вернуться в 1891 год и не запретить себе последовать за Агнес на «Этрурию».
Желтенькая птичка, сидевшая на подоконнике, упорхнула. Все идет согласно законам природы. Мне много чего довелось пережить, но в моей жизни больше никогда не будет первой любви и первого поцелуя. Я больше не смогу впервые попасть на концерт Чайковского, впервые любоваться закатом на Таити, впервые услышать джаз, впервые попробовать хот-дог и «Кровавую Мэри». Такова природа вещей. История была – и остается – улицей с односторонним движением. Ты должен идти вперед. Но ты не обязан постоянно смотреть только вперед. Иногда можно оглянуться и почувствовать себя счастливым там, где ты находишься.
Голова у меня больше не болела – ни разу после Австралии. Тем не менее меня не покидала тревога.
В окно учительской заглянула Камилла. Она улыбалась, но, заметив меня, изменилась в лице: то ли рассердилась, то ли испугалась. Я стоял и ждал. Я поговорю с ней. Объясню, с кем я говорил по телефону. Расскажу про Хендрика. И про Мэрион. Если не сегодня, то, может быть, завтра мы найдем в парке другую скамейку. Не знаю. Откуда мне знать?
Но с этой минуты я намерен жить открыто. И больше не допущу, чтобы тайны портили людям жизнь.
Да.
Время пришло.
Настало мое время жить.
Я глубоко дышал воздухом Восточного Лондона, который сегодня казался мне чище обычного. В окружении подростков я вошел в заурядное школьное здание постройки 1960-х годов. Мной владело странное и давно забытое чувство.
Я предвкушал начало чего-то нового.
Я готов любить, готов страдать и рискнуть жить дальше.
Не прошло и двух минут, как я увидел ее. Камиллу.
– Здравствуй, – сказала она. Вежливо и по-деловому.
Я видел по ее глазам, что она чего-то от меня ждет. Объяснений. В следующий миг я попробую сделать то, что всегда давалось мне с трудом.
Я попытаюсь объясниться. Я стоял лицом к лицу с ней, и меня наполняло особое чувство. Чувство полного понимания, будто в одну секунду передо мной открылась вся жизнь. Не только прошлое, но и будущее. Вся Вселенная в одной песчинке. Именно об этом больше века назад в Париже и толковала мне Агнес. И потом Мэри Питерс. Наконец-то и я полностью постиг время. Что было, что есть и что будет. Это длилось всего секунду, но за эту секунду, глядя в глаза Камиллы, я увидел в них вечность.
La Forêt de Pons, Франция, ближайшее будущее
С той встречи в школьном коридоре прошло два года.
Франция.
Лес близ де-Пона не изменился. Остался точно таким, каким я его помнил.
Авраам постарел. Месяц назад ему удалили камень из почки, и он еще не совсем оправился. Правда, сегодня, почуяв тысячу новых запахов, он явно оживился. Мы втроем гуляли в буковой роще.
– Я все еще боюсь, – сказал я.
– Чего? – спросила Камилла.
– Времени.
– Тебе-то что бояться времени? Ты же будешь жить вечно.
– Вот именно. И однажды ты меня покинешь.
Она остановилась.
– Странно все-таки…
– Что странно?
– Что ты тратишь столько времени на тревоги о будущем.
– Почему? Это нормально. Это же не что-нибудь, а будущее.
– Да, это нормально. Но ведь будущее не всегда ужасно. Погляди на нас. Здесь и сейчас. Это и есть будущее.
Она взяла меня за руку и положила мою ладонь себе на живот:
– Вот. Чувствуешь ее?
Я почувствовал движение – это толкалась ты. Ты. Младшая сестра Мэрион.
– Чувствую.
– Ну вот.
– А вдруг она когда-нибудь будет выглядеть старше меня?
Камилла остановилась как вкопанная и указала пальцем куда-то между деревьев. Там стоял олень. Он повернулся к нам, мгновение смотрел на нас и умчался прочь. Авраам нерешительно дернул поводок.
– Я не знаю, что будет, – глядя туда, где только что стоял олень, сказала Камилла. – Не знаю, не начнутся ли вечером схватки. Кто вообще что-то знает наперед?
– Да уж. Кто знает?..
Я вглядывался в пространство, где только что стоял олень, и понимал, что она права. Олень убежал, но я знал, что он там был, значит, пространство изменилось. Моя память сделала его другим.
– Ты уже не замыкаешься в себе; но, по-моему, тебе надо быть ближе к реальной жизни, ведь ты сам – ее порождение.
– Что это? Цитата? – спрашиваю я.
– Это Фицджеральд.
Мы пошли дальше.
– Знаешь, я ведь с ним встречался.
– Знаю.
– Я и Шекспира знал. И доктора Джонсона. И однажды видел, как танцевала Жозефина Бейкер.
– Хвастун. Все-то он знает.
– Но это правда.
– Раз уж речь зашла об именах… – медленно, взвешивая каждое слово, сказала она; так же осторожно она шагала и по неровной тропинке. – Я долго думала. Не знаю, что думаешь об этом ты. Мы уже знаем, что у нас будет девочка. Хорошо бы назвать ее Софи. В честь моей бабушки. Софи Роуз.
– Роуз?
Она взяла меня за руку.
– Мне это имя всегда нравилось. И розы, конечно, нравятся, но не это главное. Это имя наводит на мысль о возрождении… Взять хотя бы тебя: ты наконец становишься самим собой. Многие считают, что называть ребенка в честь покойника – плохая примета. Но трудно ревновать к женщине, которая умерла четыре века назад. Кроме того, мне нравится та Роуз. Она помогла тебе стать таким, какой ты есть. По-моему, так будет правильно. Протянем ниточку между прошлым и будущим.
