Но ни о чем таком мы с ним не поговорили.
Я упустил свой шанс.
Я повел себя, как последний кретин. И остался без друга.
Люди, которых любишь, не умирают никогда.
Это давным-давно сказал Омаи.
Он был прав. Они не умирают. Вернее, не умирают полностью. Они продолжают жить в твоем сознании. Так было всегда. Ты хранишь в себе их свет. Если память о них жива в тебе, они тебя направляют – так сияние давно угасших звезд помогает кораблям не заблудиться в незнакомых водах. Перестань их оплакивать, начни к ним прислушиваться, и у них достанет сил изменить твою жизнь. Они могут от многого тебя уберечь.
Омаи жил на окраине городка, в доме номер 352 по Брокен-Хед-роуд. В одноэтажном, обшитом вагонкой домишке.
Отсюда был виден океан. Как же иначе? Если бы Омаи мог, он жил бы в океане.
Я постучал и стал ждать. Голова тупо ныла. Из дома доносились негромкие звуки. Наконец дверь приоткрылась на длину цепочки, и в щель выглянула старуха с короткими седыми волосами, на вид сильно за восемьдесят. Ее морщинистое лицо напоминало географическую карту. Она стояла скособочившись – артрит и остеопороз ее не пощадили – и моргала полуслепыми от катаракты глазами. На ней была ярко-желтая кофта на пуговицах, в руках – электрический консервный нож.
– Вам кого?
– Прошу прощения. Наверно, я ошибся адресом. Извините, что побеспокоил вас в столь поздний час.
– Ничего страшного. В последнее время я плохо сплю.
Она уже закрывала дверь.
– Я ищу Сола. Сола Дэвиса, – поспешно сказал я. – Он здесь живет? Я его старый друг. Мы с ним сегодня ужинали, и, боюсь, я его расстроил.
Она чуть помедлила.
– Том. Меня зовут Том, – добавил я.
Она кивнула. Значит, слыхала обо мне.
– Он ушел кататься на доске.
– В такую темень?
– Это его любимое время. Океан никогда не уходит домой. Это присловье Сола.
– И где же он катается?
Она задумчиво опустила глаза на бетонную дорожку перед домом, словно там был написан ответ на мой вопрос.
– Черт бы побрал мою старую голову… В Тэллоу-Бич.
– Спасибо. Большое спасибо.
Я сидел на песке и смотрел на него в свете полной луны. Вот крохотная фигурка взлетела на гребень волны. У меня в кармане завибрировал телефон.
Хендрик.
Не ответить – значит вызвать у него подозрения.
– Он с тобой?
– Нет.
– Я слышу шум моря.
– Он катается на доске.
– Стало быть, ты можешь говорить?
– Только если недолго. Пока он не вернулся.
– Он уже клюнул?
– Клюнет, никуда не денется.
– Ты все ему объяснил?
– Пока не все, но к тому идет.
– Ролик на YouTube набрал уже четыреста тысяч просмотров. Ему нужно исчезнуть.
Омаи скрылся под волной. Потом его голова появилась вновь. Это и есть жизнь. То ты на гребне волны, то падаешь вниз, но затем опять взлетаешь. Сколько сил и лет жизни тратит человек на то, чтобы взлететь, – добиться богатства, положения, власти, задирая планку все выше и выше? А Омаи жил другой жизнью, естественной, как океан, бескрайней и чистой, как горизонт. Вот он, распластавшись на доске и подгребая руками, взбирался на гребень огромного водяного вала.
– Так он и сделает.
– Я знаю, что он так и сделает. Ради нас всех. Дело не только в Берлине. В Пекине открылась исследовательская компания по биотехнологиям, и они…
За сто с лишним лет я этого наслушался. И отлично понимал, что должен отнестись к словам Хендрика серьезно, – ведь где-то у них моя Мэрион, – но воспринимал их как посторонний шум. Как шелест волны по песку.
– Слушай, Хендрик, мне пора. Он выходит из воды.
– План А. Поднажми, Том. И не забывай: не исключается план Б.
– Я все понял.
– Очень надеюсь.
После разговора я просто сидел на песке. Шум волн напоминал дыхание. Вдох. Выдох.
Спустя двадцать минут Омаи с доской в руке вышел из воды.
Он увидел меня, но прошагал мимо.
– Эй! – Я бросился за ним. – Слушай, я же твой друг. Я хочу тебя защитить.
– Мне не нужна твоя защита.
– Омаи, кто эта женщина? Та, что у тебя дома?
– Не твое дело. И держись подальше от моего дома.
– Омаи. Господи, Омаи. Черт! Дело серьезное.
Он остановился на кромке пляжа, поросшей жесткой травой.
– Я живу хорошо! И прятаться больше не хочу. Хочу быть самим собой. И жить добропорядочной жизнью.
– Ты можешь переехать куда тебе вздумается. На Гавайи. В Индонезию. Куда пожелаешь. Мало ли где есть отличные места для сёрфинга. Океан велик, он всюду океан. Огромная масса одной и той же воды, только и всего. – Я судорожно старался придумать хоть что-нибудь. Припомнить, что было в нашем общем прошлом, что помогло бы мне пробить стену его упрямства. – Помнишь, что говорил нам доктор Джонсон? Меньше недели после плавания? На обеде в твою честь в Королевском обществе? Насчет добропорядочности?
Омаи пожал плечами:
– Это было давно.
– Да ладно, неужели не помнишь? Нам еще подали куропатку. Он сказал, что всегда надо быть готовым к новому знанию. Добропорядочность без знаний слаба и бессмысленна, а знания без добропорядочности опасны. Я даю тебе знание, а взамен получаю одну лишь добропорядочность. Добропорядочность, которая грозит тебе смертью. И не только тебе.
– Том, хочешь узнать кое-что?
Я махнул рукой: давай, выкладывай.
Он зажмурился, будто вынимал из ступни осколок стекла.
– Ладно, я тоже поделюсь с тобой знанием. Я был таким же, как ты. Скакал с места на место. Объехал все Тихоокеанское побережье. Лишь бы мне не задавали вопросов. Был на Самоа. На Соломоновых островах. В Лаутоке – это на Фиджи. Ее зовут Сахарным городом, слыхал? Был в Новой Зеландии. Даже возвращался на Таити. Метался туда-сюда. Заводил полезные знакомства. Находил лазейки в теневой мир. Обзаводился фальшивыми документами. Каждый раз начинал все сначала. Каждые пять лет – с чистого листа. Но потом все изменилось.
– Когда?
Мимо прошел пожилой мужчина в вылинявшей футболке Quiksilver, протертых обрезанных джинсах и сланцах. В одной руке косяк, в другой – банка кока-колы. Он брел по тропинке к песчаному пляжу, мурлыча себе под нос грустную трудноуловимую мелодию. Набравшийся в лоскуты пьянчужка, которому не было до нас никакого дела. Он плюхнулся на песок и, глядя на волны, затянулся. Подслушать нас он не мог: далековато.
