– Есть такой клуб?
– Нет. К тому же в клубах слишком много людей. Но ничего страшного. Просто будьте самим собой.
– Я никогда не стремился быть на виду. Скорее уж осторожничал. – Я еще раз пригляделся к Камилле и окончательно убедился, что никогда прежде не встречался с этой женщиной. В мире, состоящем из знакомых лиц, она отличалась редкой, а потому особенно ценной чертой: она никого мне не напоминала. Но я все же спросил:
– Мы ведь с вами раньше не встречались, правда? Я имею в виду, не были знакомы до того, как встретились в парке? Однажды я видел вас из окна кабинета Дафны, но раньше мы ведь не встречались, правда?
– Это зависит от того, что вы вкладываете в слово «встречались». Но в общепринятом смысле – нет.
– Ладно.
– Угу.
Похоже, разговор зашел в тупик. У каждого из нас в загашнике осталось еще много вопросов, но мы держали их про запас: пусть противник первым откроет огонь. Одна-единственная неуместная фраза могла довести ее или меня до безумия.
Мы понемножку отщипывали кусочки ржаного хлеба и накалывали на коктейльные палочки оливки.
– Как вы себя чувствуете? – спросил я. Вопрос банальный, но искренний.
Она отломила кусок дрожжевого хлеба и секунду-другую его изучала, будто в нем, как в каждом фрагменте Вселенной, скрывалась некая тайна.
– Гораздо лучше, – наконец ответила она. – Эпилепсия у меня давно. Бывали периоды и похуже.
Давно.
– Значит, раньше приступы у вас бывали часто?
– Да.
Официант подлил нам вина. Я сделал глоток. Еще один.
Камилла смотрела на меня требовательно.
– Теперь ваша очередь. Вы обещали. Расскажите о себе: для меня это важно.
– Я и сам хочу рассказать вам о себе, – ответил я, сам не понимая, какую часть правды рискну ей открыть. – Однако есть некоторые вещи, о которых вам – да и другим – лучше не знать.
– Что-то связанное с криминалом?
Неужели она меня дразнит?
– Нет. Вернее, не без того. И все-таки нет. Просто если я вам о себе расскажу, то вы, пожалуй, решите, что я спятил.
– Филип К. Дик писал, что иногда сумасшествие – это адекватная реакция на реальность.
– Вы про писателя-фантаста?
– Да. Я фанатка. Помешана на фантастике.
– Дело хорошее, – одобрил я.
– Вы ее тоже любите?
«Нет. Я сам фантастика», – подумал я, но вслух сказал:
– Да, особенно некоторые вещи. «Франкенштейн». «Цветы для Элджернона».
– Мне очень хочется, чтобы вы рассказали о себе, – настаивала она. – Хотя бы то, что собирались. А если я сошла с ума, так и скажите.
Меня так и подмывало с ней согласиться. Сказать: «Вы сумасшедшая» – и разом положить конец своим сомнениям. Но вместо этого я сказал:
– Прежде чем услышать обо мне, вам придется рассказать о себе. – Получилось жестче, чем мне хотелось бы.
– Придется? – Она округлила глаза.
Я сделал глубокий вдох. Вот он, подходящий момент:
– Мне нужно знать, как вы меня опознали. Нужно знать, почему вы упомянули «Сиро». «Сиро» закрылся восемьдесят лет назад.
– Я все же не настолько стара.
– Именно. Такое мне и в голову не приходило.
Женский голос запел песню. Камилла склонила голову набок:
– Обожаю эту песню. Послушайте.
Я узнал теплую сентиментальную мелодию. Звучала «Вновь появляется» Карли Саймон.
– Моей матери нравилась Карли Саймон.
– А Майкл Джексон?
– Только мне.
Она улыбнулась, но чуть смущенно. В этот момент я живо, как недавно в пабе, представил себе нас с ней вдвоем. Как я ее целую. Меня охватила паника. Надо бежать отсюда, заставить Хендрика купить мне билет на самолет и затеряться в дальней дали, – там, где я больше никогда ее не увижу. Но нет – поздно, слишком поздно.
Сейчас Камилла расскажет о себе.
– Хорошо, – сказала она. – Je vais m’expliquer
[23].
И заговорила.
По ее словам, приступы эпилепсии начались у нее в семилетнем возрасте. Родители старались, как могли, обезопасить дочку. Застелили полы мягкими коврами. Обклеили углы столов салфетками. Пока подбирали необходимые лекарства, у Камиллы постепенно развилась агорафобия.
– В сущности, я стала бояться жить.
В девятнадцать лет она обручилась с красивым и веселым веб-дизайнером по имени Эрик, шведом по матери. Этого Эрика я и видел на странице Камиллы. Эрик из «Фейсбука». Он увлекался скалолазанием и в 2011 году погиб: сорвался в пропасть.
– Я тоже там была. Сама, конечно, не лазала. С эпилепсией не больно-то полазаешь по горам. Но я была там, рядом. С несколькими нашими друзьями. Крови было – ужас. И потом, стоило мне закрыть глаза, я видела только кровь. Так продолжалось много месяцев. А потом я подумала: что ж, он умер… да и пошло оно все!
Она перевела дух. Предаваться воспоминаниям – все равно что проживать их заново.
– Мне не давала покоя мысль, что я в любую минуту могу умереть. Мне хотелось быть здоровой, как он, а тут вдруг – бац! – выясняется, что он обычный смертный. Это было уж чересчур. Но надо было как-то выкарабкиваться из этой истории. Перевернуть страницу. И я отправилась путешествовать. Я не хотела всю жизнь быть заложницей своей болезни. Понимаете?
Я прекрасно ее понимал.
– Так что же случилось потом? Отчего все переменилось?
– Шесть месяцев я путешествовала по Южной Америке. Бразилия, Аргентина, Боливия, Колумбия, Чили. В Чили мне очень понравилось. Поразительная страна. Но потом у меня кончились деньги, и я вернулась во Францию, правда, не в Гренобль – слишком много воспоминаний, сами понимаете, – а в Париж. Обошла все приличные рестораны и отели и устроилась на работу в «Плаза Атенэ». Это шикарный снобский отель. Работа меня немного успокаивала. Целыми днями, с утра до вечера, общаешься с людьми: регистрация, выезд, но ничего такого, что трогало бы ум или душу, понимаете? Никаких вопросов о жизненно важных материях – словом, то, что нужно.
Вот оно. Я чуял это нюхом. Она продолжала, а у меня стеснило тревогой грудь.
– Там в фойе висели фотографии, парижский золотой век, снимки двадцатых годов. Джаз-клубы, бульвары, Монмартр, было даже фото… как же ее звали? Джазовая певица, танцовщица, с гепардом…
– Жозефина Бейкер?
Едва я произнес это имя, как в памяти всплыло: она танцует чарльстон в парижском клубе «Сенчури», а я любуюсь ею сквозь туман сигаретного дыма.
