– Как это? Что ты хочешь сказать, Том? Как разница может увеличиться? Что за чушь!
– Тебе от меня нет никакой пользы. Я не могу вернуться в Саутуарк.
– Пользы? Пользы?! Том, я же отдала тебе свое сердце.
Я тяжело вздохнул. Я готов был вздыхать беспрерывно, лишь бы вздохами развеять действительность. Лишь бы не видеть слез в ее глазах. Я бы предпочел, чтобы она меня возненавидела. Вот бы я ее разлюбил, мелькнула мысль.
– Значит, не тому ты его отдала.
– Расскажи мне о своей матери, Том… Только правду.
Врать под ее взглядом у меня язык не поворачивался. – Ее убили из-за меня.
– Что?
– Во мне, Роуз, есть кое-что необычное.
– И что же это?
– Я не взрослею.
– Что?
– Посмотри на меня. Время идет, но на моем лице это не отражается. Я люблю тебя. Правда люблю. Всем сердцем. А что толку? Я словно мальчишка, который пытается влезть на дерево, но ветки уходят все выше и выше.
Она была ошарашена моими словами и с трудом пролепетала:
– Я же не дерево.
– В пятьдесят лет ты будешь выглядеть на пятьдесят, а я останусь таким же, как сейчас. Тебе лучше расстаться со мной. А мне лучше уйти от вас. Мне лучше…
Тут она поцеловала меня, просто чтобы я замолчал. Она лишь наполовину поверила мне. Поначалу она решила, что я сошел с ума. Но по прошествии недель и месяцев поняла, что я сказал правду.
Постичь этого она не могла, но куда ей было деваться. Некуда.
От правды никуда не денешься.
Лондон, настоящее время
Я понятия не имею, дошло ли до Антона хоть что-то из того, что я ему сказал. Я прожил всего четыреста тридцать девять лет, а этот срок, разумеется, недостаточен, чтобы расшифровать нюансы мимики обычного подростка.
На обеденный перерыв в учительскую я отправился довольно поздно: в двадцать минут первого. В комнате пахло растворимым кофе и прессованной ветчиной. Сегодня голова болела особенно сильно, вдобавок у меня звенело в ушах. Со мной это иногда случается. Впервые у меня зазвенело в ушах после оглушительного грохота канонады во время Гражданской войны в Испании.
Я перестал в обеденный перерыв ходить в супермаркет. Вместо этого по утрам готовил себе сэндвич. Но я еще не проголодался, так что просто сидел, закрыв глаза.
Снова открыв их, я увидел учителя географии Айшема: он сосредоточенно выбирал, какой пакетик травяного чая опустить в кружку с кипятком.
А вот и Камилла.
Она сидела на другом конце учительской и открывала картонку с салатом. Перед ней стоял пакетик яблочного сока и – вместо подноса – книга. Дафна, взяв из общественной миски с фруктами клементин, улыбнулась мне кривоватой улыбкой:
– Добрый день, Том. Как ваши дела?
– Хорошо, – ответил я. – Все в порядке.
Она кивнула, понимая, что это неправда.
– Дальше будет легче. Первые десять лет – самые трудные. – Она засмеялась и ушла из учительской к себе в кабинет.
Я чувствовал себя виноватым перед Камиллой. В нашу последнюю встречу я ей нагрубил. Она достала что-то из кармана. Таблетку? Камилла проглотила ее, запив яблочным соком.
Мне надо просто остаться сидеть, где сижу.
Именно этого хотел бы от меня Хендрик. То есть, с точки зрения Общества «Альбатрос», для меня все складывалось идеально. Камилла, наверно, больше никогда со мной не заговорит.
Тем не менее я встал и направился на другой конец учительской.
– Я хочу извиниться, – сказал я Камилле.
– За что? – удивилась она. (Уже спасибо!)
Я присел с ней рядом, чтобы говорить тише и не вызывать подозрений. Пристроившаяся неподалеку учительница математики по имени Стефани жевала сливу и хмуро на нас поглядывала.
– Я вовсе не хотел так странно себя вести. Тем более – грубить.
– Ну, некоторые ничего не могут с собой поделать. Бывают такие люди.
– Я не хотел вас обидеть.
– Какие мы есть и какими хотим быть – вещи разные. Все в порядке. В этой жизни очень трудно не стать поганцем.
Она произнесла это без всякого пафоса, скорее мягко. Никогда в жизни меня не оскорбляли с такой деликатностью.
Я сделал попытку оправдаться:
– Просто… Столько всего сразу навалилось, а у меня… У меня такое лицо… Типичное, что ли. Куча народу принимает меня за знакомого своих знакомых. Или за актера из сериала.
Она кивнула, но я ее не убедил.
– Наверное, так и есть. На том и порешим.
Я поглядываю на книгу Камиллы под картонкой с салатом. Роман. Интересно, в тот день, когда я встретил ее в парке, она его же читала? Серия классики издательства «Пингвин». «Ночь нежна» Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, с фотографией автора на обложке.
Она, видимо, заметила мой интерес.
– О, вы это читали? И как вам?
Мне почему-то было трудно вести с ней беседу. Мозг полнился воспоминаниями – так зависает компьютер, если одновременно открыть слишком много окон, или не может двигаться корабль, набравший слишком много воды в пробоину. Голова болела все сильнее.
– Я… я… не помню… – Каждое слово стоило усилия, точно мощный гребок веслом. – Борясь с течением, – громко выговорил я.
– Борясь с течением? Гэтсби?
Я задержал дыхание и тут же, не покидая учительской лондонской школы, оказался в парижском баре, разрываясь между столетиями, между местом и временем, между теперь и тогда, между водой и воздухом.
Париж, 1928
Я в одиночестве брел домой из шикарного отеля, где отработал смену: развлекал игрой на рояле богатых американцев и европейцев, попивавших чай и коктейли. Меня грызло острое чувство одиночества. Очень хотелось очутиться среди людей, забыть о своей неприкаянности. И – уже не в первый раз – я направлялся в шумную толчею бара «Гарри». Почти все его посетители были не местными, и мне такие сборища особенно нравились.
Я пробился внутрь и углядел свободное местечко рядом с эффектной парочкой – волосы у обоих были расчесаны на модный прямой пробор.
Мужчина глянул на меня и, видимо, почувствовал мое одиночество.
– Попробуйте «Кровавую Мэри», – посоветовал он.
– А что это?
– То, что нужно. Коктейль. Зи его обожает, правда, любимая?
Женщина подняла на меня большие печальные глаза. Она либо была пьяна, либо хотела спать, либо и то и другое сразу. Впрочем, пьяны были оба. Она кивнула:
– В войне это надежный союзник.
