– А из-за чего же, Том? Из-за чего?
На этот вопрос я ответить не мог.
Ведра были тяжелые, но мы уже почти пришли. Вот конюшня; стоявшие в денниках лошади разглядывали нас точно лорды, которые с галереи взирают на порядком наскучившее представление. Роуз молчала. Меня мучила совесть за то, что я солгал ей об обстоятельствах смерти моей матери. Меня так и подмывало рассказать Роуз правду о себе. Рано или поздно придется.
Возле нашего дома нам встретились две женщины. Одна – Старуха Адамс – во все горло орала на вторую. Поносила ее на чем свет стоит.
Вторую женщину Роуз знала по уайтчэпелскому рынку. Звали ее Мэри Питерс.
Это была тихая женщина с печальным лицом, лет сорока. В то время далеко не все доживали до такого возраста. Одевалась она по-вдовьи, во все черное. Старуха Адамс отпустила какое-то особенно забористое ругательство, в ответ Мэри молча посмотрела на нее с такой яростью, что та отшатнулась, как кошка, которую грубо отогнали от добычи.
А Мэри пошла по Уэлл-лейн в нашу сторону.
Судя по ее виду, стычка со Старухой Адамс нисколько ее не расстроила. А вот Роуз при виде Мэри заметно напряглась.
– Доброе утро, Мэри.
Мэри чуть улыбнулась и перевела взгляд на меня:
– Это и есть твой Том?
Твой Том.
Я и смутился, и обрадовался. Значит, Роуз рассказывает обо мне. Значит, я ей не чужой. Сразу возникло чувство надежности и собственной неподдельности, словно я занимал именно мне предназначенное место.
– Да. Да, он самый. – Роуз слегка зарумянилась. Чуть порозовела, как облачка на утренней зорьке.
Мэри понимающе кивнула.
– Его сегодня не будет. Вам с Грейс на радость.
– Правда? – с заметным облегчением отозвалась Роуз.
– У него жар. Будем надеяться, это сифилис, верно? Я ничего не понимал.
– О ком вы?
Мэри чуть поежилась, будто сболтнула лишнее.
– Да о мистере Уиллоу, – объяснила Роуз. – Он у нас на рынке главный.
Мэри уже шагала прочь, бросив через плечо:
– Ладно, увидимся.
– Обязательно!
По дороге к дому я попытался расспросить Роуз о мистере Уиллоу.
– А, ерунда. Он малость строг, только и всего.
Она чуть помолчала, а потом заговорила о Мэри. По словам Роуз, Мэри появилась в округе несколько лет назад и всегда держалась особняком. Своим прошлым ни с кем не делилась, и Роуз почти ничего о ней не знала.
– Женщина она добрая. Но загадочная. Как ты, даже хуже. Но тебя я все-таки разгадаю. Расскажи мне что-нибудь о себе. Хоть капельку. Самую крошечку.
Даже принадлежи мне все золото Стрэнда, я все равно остался бы жить в скромном домике на Уэлл-лейн – при условии, что ты будешь со мной, – подумал я, но не сказал этого вслух.
– Вчера я видел, как в Темзу, прямо за Нонсач-хаусом, на глазах у толпы упал лодочник. Я тогда пожалел, что тебя нет рядом: вот бы подивилась вместе со мной.
– В отличие от тебя я не люблю жестоких зрелищ.
– Да он наверняка выжил.
Она бросила на меня подозрительный и одновременно скептический взгляд, и я поспешил перевести разговор на другую тему:
– Мне нравится, как ты заботишься о Грейс. Нравится, что ты знаешь себя. Нравится, как ты обустроила жизнь, создала уютный дом, хотя у тебя было столько потерь… Ты умеешь найти красоту даже там, где ее нет. Ты – яркий блик света в грязной луже.
– В луже? – смеясь, повторила она. – Извини. Продолжай… Я изголодалась по комплиментам. Давай-ка еще!
– Мне нравится твой взгляд на вещи. Нравится, что ты пытаешься разобраться в природе вещей, а не плывешь бездумно по течению.
– Я же не какая-нибудь бледная дама, проводящая жизнь в театре, я – торговка фруктами. Простушка я, вот кто.
– Я много кого встречал, но ты меньше всех походишь на простушку.
Она коснулась меня рукой.
– Посмотри, я одета в лохмотья вперемешку с мечтами.
– Тогда тебе лучше отбросить их.
– Мечты?
– Нет.
Я стоял почти вплотную к ней. И не отрываясь смотрел ей в глаза. О том, чтобы сбежать, не могло быть и речи. Раньше я и не догадывался, что искал именно ее, а теперь, когда наконец нашел, не знал, что делать. Казалось, меня быстро и неудержимо кружит, точно семечко платана, уносимое переменчивым ветром.
– Ну же, давай, – шепнула она. – Не бойся быть счастливым. Не то будет поздно.
Наши губы сомкнулись; закрыв глаза, я вдыхал запах лаванды и Роуз; душу мою охватили одновременно сильнейший страх и всепоглощающая любовь, и я понял, что страх и любовь – это одно и то же чувство.
Лондон, настоящее время
Я и сегодня не забыл то смешанное чувство любви и ужаса, от которого голова шла кругом. Я помню звон колокола. Помню фруктовый аромат ее волос, и тоска по ней по-прежнему сжигает меня.
Держись давай.
Открыв глаза, я увидел, что Антон пытается незаметно выскользнуть из класса.
– Антон! – окликнул я его. – Погоди минутку.
Он явно был напуган. С таким испуганным видом он просидел весь урок, а сейчас воткнул в ухо наушник.
– Любишь музыку?
Похоже, вопрос поставил его в тупик. Он ожидал, что я буду спрашивать его о другом. Он пытался притвориться, что ему все равно, но его выдавали глаза.
– Ага. Да, сэр.
– А сам на чем-нибудь играешь?
Он кивнул:
– Да, немножко на пианино. Мама учила, когда я был младше.
– Смотри, будь с этим осторожнее. Не то недолго и сбрендить. Сам не заметишь, как мозги съедут набекрень. От напора чувств.
Он смотрел на меня непонимающе.
Я сделал следующий ход:
– Твоя мама знает твоих дружков?
Он застенчиво пожал плечами.
– Ты мог бы выбрать себе в друзья кого-нибудь получше.
Антон знал, что обижаться ему не на что, но не смог сдержаться и насупился:
– Сай мне не друг. Он старший брат одного моего знакомого.
– Знакомого? Школьного знакомого? Из нашей школы?
Он покачал головой:
– Он раньше здесь учился.
– Что значит «раньше»?
– Его исключили.
Я кивнул. Мне все стало ясно.
Повисла пауза. Антон стиснул зубы, набираясь решимости.
– А вы всерьез вчера сказали? Насчет того, что кого-то убили?
