Он через соломинку потянул смузи и поморщился: невкусно.
– Но такова жизнь, неужели не понятно? Послушай, мальчик…
– На мальчика я вряд ли тяну.
– Ты сам сделал выбор. Ты же сам просил о встрече с доктором Хатчинсоном…
– Никогда не попросил бы, знай я, что с ним случится.
Поболтав соломинкой в стакане, Хендрик поставил его на столик подле кресла: пора было принимать глюкозамин от артрита.
– Тогда придется организовать твое убийство. – Он разразился особым каркающим хохотом, давая понять, что пошутил. Но он не шутил. Какое там. – Готов заключить сделку, своего рода компромисс. Я дам тебе возможность жить той жизнью, какой ты пожелаешь, – но, как всегда, каждые восемь лет буду тебе звонить, а перед тем, как ты выберешь свое новое обличье, попрошу тебя кое-что сделать.
Разумеется, я и раньше все это уже слышал. Хотя выражение «жить той жизнью, какой ты пожелаешь» нельзя было понимать буквально. Он всегда предлагал мне на выбор штук пять вариантов. Да и мой ответ он слышал не впервые.
– Новости о ней есть? – Я задавал этот вопрос уже сотни раз, но никогда еще он не звучал так жалобно, так безнадежно.
Он уставился в свой бокал.
– Нет.
Я подметил, что в этот раз он ответил чуть быстрее обычного.
– Хендрик?
– Нет. Нового ничего. Зато, представляешь, мы находим необычайно много новых людей, причем все чаще. В прошлом году больше семидесяти. Помнишь, как это было, когда мы только начали поиски? В удачный год человек пять. Если ты все еще хочешь ее разыскать, уходить сейчас было бы безумием.
Я услышал легкий всплеск в бассейне. Поднялся и подошел к бортику. И увидел отчаянно барахтавшуюся мышку: ее затягивало в водяной фильтр. Опустившись на колени, я выудил ее из бассейна. Она юркнула в идеально подстриженную траву газона.
Выбора у меня не было, и Хендрик прекрасно это понимал. Живым от него не уйти. Да и будь такая возможность, проще все же остаться. Так было спокойнее – как со страховым полисом.
– Любую жизнь, какую пожелаю?
– Любую, какую пожелаешь.
Я почти не сомневался, что верный себе Хендрик решит, что я потребую что-то из ряда вон выходящее и безумно дорогое. Вроде жизни на яхте у Амальфитанского побережья или в пентхаусе в Дубаи. Но я еще прежде обдумал все варианты и знал, что мне нужно.
– Хочу вернуться в Лондон.
– Лондон? Но ее там может и не быть, это ты понимаешь?
– Понимаю. Просто хочу туда вернуться. Чтобы снова почувствовать себя дома. Хочу быть учителем. Учителем истории.
Он засмеялся:
– Учителем истории. Что, в старшей школе?
– В Англии говорят «в средней школе». Да, учителем истории в старших классах школы. По-моему, это достойное занятие.
Хендрик улыбнулся и бросил на меня чуть смущенный взгляд, будто я предпочел лобстеру цыпленка.
– Отлично. Так. Осталось уточнить кое-какие детали…
Хендрик продолжал говорить, а я следил за мышью: она пролезла под живой изгородью и растворилась в сумерках – на свободе.
Лондон, настоящее время
Лондон. Первая неделя моей новой жизни.
Кабинет директора в школе Окфилда.
Стараюсь выглядеть обычным, что дается мне все труднее. Прошлое стремится вырваться наружу.
Нет.
Уже вырвалось. Прошлое всегда здесь. В кабинете пахнет растворимым кофе, дезинфекцией и синтетическим ковром, зато висит бумажный портрет Шекспира.
Где только его не увидишь. Высокий, с залысинами, лоб, бледная кожа, пустые глаза наркомана. Ни капли не похож на настоящего Шекспира.
Я снова перевел взгляд на директора, Дафну Белло. В ушах оранжевые обручи серег. В черной гриве поблескивают редкие седые волоски. Она улыбнулась мне задумчивой улыбкой. На такую улыбку способны лишь те, кто перешагнул сорокалетний рубеж. В ней есть и грусть, и вызов, и легкая усмешка.
– Я работаю здесь очень давно.
– В самом деле? – отозвался я.
Где-то вдалеке затих вой полицейской сирены.
– Время… – обронила она. – Странная это штука, верно?
Изящно придерживая за краешек бумажный стакан с кофе, она поставила его рядом с компьютером.
– Страннее некуда, – согласился я.
Дафна мне нравилась. И это собеседование тоже. Я был рад вновь оказаться здесь, в Лондоне, в районе Тауэр-Хамлетс, на собеседовании с целью получить заурядную работу. До чего здорово хоть раз почувствовать себя заурядным.
– Я преподаю уже тридцать лет. Здесь – два года. Как подумаешь – тоска берет. Так давно!.. Вот какая я старуха… – Она вздохнула и улыбнулась.
Мне всегда смешно слышать подобное.
– Глядя на вас, не верится, – принято говорить в таких случаях, что я и сделал.
– Вы просто прелесть! Вам – зачет! – Она залилась смехом, повысив голос по меньшей мере на две октавы.
Ее смех представился мне невидимой экзотической птицей откуда-то с Сент-Люсии (где родился ее отец), улетающей прочь, в серое небо за окном.
– Вот бы стать молодой, как вы, – посмеиваясь, сказала она.
– Сорок один – не совсем юный возраст, – возразил я, напирая на абсурдное число. Сорок один. Сорок один. Вот сколько мне лет.
– Вы прекрасно выглядите.
– На днях вернулся из отпуска. Может, поэтому…
– Были в приятном месте?
– На Шри-Ланке. Да, было неплохо. Кормил черепах прямо в море…
– Черепах?
– Да.
Я посмотрел в окно: женщина вела на игровую площадку стайку облаченных в школьную форму детей. Женщина остановилась и повернулась к детям. Мне стало видно ее лицо, хотя я не слышал, что она говорит. Она была в очках, джинсах и длинной шерстяной кофте, полы которой раздувал ветер; волосы заложены за уши. Один из учеников что-то сказал, и она засмеялась. От смеха ее лицо просветлело, на миг меня очаровав.
Проследив направление моего взгляда, Дафна, к моему смущению, сказала:
– Это Камилла, наша учительница французского. Прекрасный педагог. Дети ее обожают. Она постоянно проводит уроки на свежем воздухе. Такая у нас школа.
– Я вижу, вы тут добились замечательных успехов, – восхитился я, намереваясь вернуть разговор в прежнее русло.
– Я стараюсь. Мы все стараемся. Хотя порой ошибки неизбежны. Только это меня в вашем случае и смущает. Рекомендации у вас выше всяческих похвал. Мне их тщательно проверили…
У меня камень с души свалился. Не потому, что она затеяла проверку, а потому, что нашелся кто-то, ответивший на звонок или электронное письмо.
