Я медлил с ответом, и она, кажется, поняла, что допустила бестактность.
– Не волнуйся. В этом плане ты меня не интересуешь. Слишком уж ты серьезен. Мне нравятся серьезные женщины, но мужчин – если до этого доходит – я предпочитаю легкомысленных, как птички. Я спросила из чистого любопытства. Наверняка у тебя кто-то был. Невозможно прожить столько лет, и чтобы при этом у тебя никого не было.
– Была одна. Давным-давно.
– Имя-то у нее было?
– Было. Да. Имя было. – Больше я не хотел сообщать ей ничего.
– И с тех пор – никого?
– В общем, да. Да. Да. С тех пор никого.
– Почему?
– Так вышло.
– Ты пытался залечить сердечную рану?
– Любовь – это боль. Не стоит и пытаться.
Она кивнула в знак согласия и сглотнула, словно пробуя мои слова на вкус, потом устремила взгляд за окно.
– Да. Верно. Любовь – это боль.
– Слушай, – напомнил я, – ты собиралась рассказать мне, почему убила доктора Хатчинсона.
Она окинула взглядом ресторан; вокруг ужинали роскошно одетые люди с прямыми негнущимися спинами – достойные представители высшего класса.
– Сделай милость, воздержись от прилюдных обвинений в убийстве, да еще в ресторане. Тебе пора научиться быть незаметным. Говорить о чем-либо, не называя вслух предмета беседы. Правда – это прямая линия, но порой ее приходится слегка искривлять. Ты уже должен бы это знать. Диву даюсь, что ты до сих пор жив.
– Понимаю, но…
Агнес прикрыла веки.
– Тебе пора повзрослеть, ясно? Ты все еще ребенок. Ты, может, и выглядишь взрослым мужчиной, но на самом деле ты все еще маленький мальчик, который смотрит на мир широко открытыми глазами. Тебе необходимо срочно повзрослеть. Нам придется тебя цивилизовать.
Ее равнодушие к судьбе доктора Хатчинсона меня ужасало.
– Он ведь был хороший человек.
– Он был человек. Вот и все, что ты о нем знал, не так ли? Он был человек. Врач, стремившийся к славе, чтобы выбраться из нищеты. Все его научные достижения остались в прошлом. Вспомни, в первый раз он даже не пожелал тебя слушать и просто выгнал. Ему было шестьдесят восемь лет. Хилый старик. Ходячий скелет, облаченный в твид. В лучшем случае он протянул бы еще несколько лет. Останься он в живых и опубликуй свою статью, он получил бы признание как человек, открывший анагерию, а это привело бы к огромным бедам. К гибели тех, кому положено жить не годы, а столетия. Это называется выбрать меньшее зло, ты же наверняка это понимаешь. Потерять несколько жизней, чтобы спасти неизмеримо больше. Вот за что борется Общество.
– Общество, Общество, Общество… Ты постоянно твердишь об этом Обществе, но ничего о нем не рассказываешь. Я даже не знаю, как оно называется.
– Общество «Альбатрос».
– «Альбатрос»?
Нам принесли еду.
– Желаете что-нибудь еще? – спросил аккуратно одетый, с прилизанными волосами официант.
– Да, – улыбнулась Агнес. – Сделайте милость, исчезните.
Официант был явно ошеломлен; он пригладил усы, стараясь прийти в себя.
– Как вам будет угодно.
Я посмотрел на искусно приготовленную рыбу, и желудок мой издал голодное урчание: я уже больше ста лет не едал таких деликатесов.
– Считается, что альбатросы живут очень долго. И мы живем очень долго. Хендрик Петерсен основал наше Общество в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году, чтобы объединить и защитить нас – таких, как мы, «альбатросов», или «альб», – от внешних угроз.
– А кто такой Хендрик Петерсен?
– Очень старый и очень мудрый человек. Он родился во Фландрии, но живет в Америке с тех пор, как она стала Америкой. Свои первые деньги он заработал во время тюльпанной лихорадки в Нидерландах и приехал в Нью-Йорк, тогда еще Нью-Амстердам. Торговал мехами. Наращивал капитал. И в конце концов сколотил приличное состояние. Занялся недвижимостью. И другими вещами. Хендрик и есть Америка. Он основал Общество, чтобы спасти нас. Наш дар – это дар небес, Том.
Я рассмеялся:
– Дар небес. Дар? Скорее проклятие.
Она отхлебнула красного вина.
– Хендрик обязательно спросит, ценишь ли ты доставшийся тебе дар.
– Мне будет не так-то легко сказать «да».
– Если хочешь жить, скажешь.
– Я сам не знаю, Агнес, хочется ли мне долго жить.
– Не Агнес, – шепотом одернула она меня и оглядела ресторан. – Джиллиан.
Она достала из сумочки флакон. «Сироп, унимающий кашель». Влила немного в стакан с виски. Протянула мне. Я отрицательно мотнул головой.
– Ты хоть понимаешь, сколько в твоих словах эгоизма? Погляди вокруг. На людей в этом зале. А лучше вспомни эмигрантов, что путешествуют третьим классом. Большинство из них не дотянет и до шестидесяти. А как насчет разных ужасных болезней, от которых умирали наши родные и знакомые? Оспа, холера, тиф, даже чума – я знаю, ты долго живешь на свете и наверняка их помнишь.
– Помню.
– Нам это не грозит. Для таких, как мы, есть всего два варианта смерти. Мы умираем либо во сне от старости в возрасте примерно девятисот пятидесяти лет, либо от летальной раны в сердце или в голову, либо от огромной кровопотери. Все. То есть мы избавлены от многих человеческих страданий.
Мне вспомнилась Роуз: как она страдала от боли в последний день своей жизни, как дрожала от лихорадки. Вспомнилось, как мучительно тянулись для меня недели, месяцы, годы и десятилетия.
– В моей жизни случались минуты, когда вместо наслаждения долгой жизнью мне хотелось пустить себе пулю в лоб.
Агнес легонько покачивала стакан со смесью виски и «сиропа, унимающего кашель».
– Ты прожил немало лет. Пора бы понять, что правда о нас опасна не только для нас.
– Спору нет. Взять хотя бы доктора Хатчинсона.
– Я не про доктора Хатчинсона, – мгновенно парировала она. – Я говорю о других людях. Хотя бы о твоих родителях. Что произошло с ними?
Я не спеша дожевал кусок рыбы, проглотил, промокнул салфеткой рот и наконец сказал:
– Мой отец был убит во Франции, потому что придерживался не той веры.
– Религиозные войны? Он был протестантом? Гугенотом?
Я трижды молча кивнул.
– А мать? – Агнес сверлила меня взглядом. Она чувствовала, что я у нее в руках. Думаю, так оно и было. Я рассказал ей правду.
– Вот видишь? Главный наш враг – невежество.
– В наши дни никого не убивают за колдовство.
– С течением времени невежество видоизменяется. Но никуда не исчезает и по-прежнему смертельно опасно. Да, доктор Хатчинсон умер. Но если бы он остался в живых, если бы вышла его статья, то за тобой пришли бы. И за другими.
