ТРЕТИЙ ДЕНЬ подряд просыпаюсь в больнице. Все тело болит после ночи, проведенной на стуле, но я никогда не была так рада чувствовать себя плохо, потому что знаю – Оуэну еще хуже.
Переплетаю его пальцы со своими и прижимаюсь щекой к его ноге. В первую неделю в больнице он едва что-то соображал из-за обезболивающего, и я не была уверена, что он знал о моем присутствии.
Его пальцы на секунду сжимают мои, он ворочается.
Я засыпаю. Мне снится самый лучший сон. Оуэн проводит пальцами по моим волосам, улыбается мне. Сон кажется таким реальным, что не хочется просыпаться.
– Пейтон? – Он зовет меня по имени, и мне нравится слышать его голос. Тру глаза и чувствую, как Оуэн проводит рукой по волосам.
Я склоняюсь над ним.
– Как себя чувствуешь?
– Достаточно хорошо, чтобы сделать это.
Он обхватывает меня за талию и притягивает ближе.
Кашляет, и я поднимаю со столика огромный стакан. В нем колотый лед и вода.
– Держи. – Наклоняю соломинку, чтобы он смог попить. – Ты в порядке?
– Только горло дерет. Иди сюда.
Я склоняюсь над ним. Поверить не могу, что так радуюсь его пробуждению.
– Ближе. Я тебя не вижу, – говорит он.
Наклоняюсь еще ближе.
– Как себя чувствуешь? Серьезно?
– Словно меня переехали грузовиком.
Смеюсь, и по щеке сбегает слеза.
– Я так рада, что ты в порядке.
– Помнишь, что ты мне обещала перед операцией?
– Что именно?
– Что после нее я получу все, что захочу?
Чтобы доказать свою уверенность в успехе операции, я пообещала Оуэну, что дам ему все, что он захочет.
– И что ты хочешь? Раз уж можешь выбирать все, что угодно.
– Я не знаю, каковы теперь правила по поводу бассейна, когда у меня в груди дуговой реактор.
– Шутки Железного человека? Серьезно?
– Звучит круче, чем кардиостимулятор.
Оуэн от многого отказался, решившись на операцию – но для него это шанс жить. То, что многие из нас принимают как должное.
Хирург имплантировал в грудь Оуэна ИКД – имплантируемый кардиодефибриллятор, – чтобы тот заводил его сердце, когда оно остановится. Оуэн знал, что, согласившись на него, никогда больше не сможет драться – или заниматься контактными видами спорта. Вся его жизнь теперь изменится.
– По крайней мере, у меня будет жизнь, – сказал он.
В день операции Оуэн больше волновался за маму и меня, чем за себя. Знаю, он был напуган, но все равно прошел через это.
Оуэн касается моего рукава.
– Что на тебе?
На мне униформа.
– О, у меня игра. Но я ее пропущу. Меня могут прикрыть.
– Нет. – Оуэн качает головой. – Это плохая примета, если пропустишь.
– Ты теперь суеверный?
– Ты должна пойти. Уверен, в любую минуту сюда заявится целая армия медсестер, чтобы потыкать меня иголками и измерить температуру.
– Не знаю насчет медсестер, но твоя мама вот-вот придет. Она не оставит тебя, пока я не появлюсь.
– Да. Она хорошая мама.
Дверь чуточку открывается, и заглядывает мама Оуэна.
– Ты сегодня потрясающе выглядишь, милый.
Она улыбается. Я впервые вижу, как она улыбается.
– Ты должна идти, – говорит он мне. – Я потусуюсь с мамой.
Я не хочу уходить.
Это похоже на начало чего-то, и я хочу уделить внимание этому началу.
– Хорошо, но я вернусь сразу после игры.
Целую его в лоб.
– Кажется, ты не попала.
– Что?
– Кажется, ты не попала по моим губам, – говорит он.
Я не знаю, есть ли какие-то правила относительно поцелуев после операции на сердце. К тому же его мама стоит прямо напротив меня. Нежно целую его, губы чуть касаются.
– Иди сюда. Я хочу тебе кое-что сказать, – шепчет он. Я наклоняюсь ухом к его губам. – Я решил, чего хочу.
– Здесь твоя мама, – напоминаю ему.
– Это не насчет бассейна.
– Хорошо. Что ты хочешь?
– Посмотри на меня. – То, как Оуэн произносит это, напоминает о том, как он говорил это раньше.
– Ты наконец скажешь мне?
Он улыбается мне.
– Я хочу быть больше, чем просто друзья.
Мое сердце тает.
Я снова его целую.
– Договорились.
Его мама кричит мне вслед:
– Удачи!
Я практически парю, когда выхожу на футбольное поле.
Оуэн очнулся, и он мой. И он еще долго будет рядом со мной. Именно так говорит мой внутренний голос, и я снова ему верю. Надеваю спортивный бандаж на колено и завязываю бутсы. Медленно выбегаю на поле – не на скорости бомбардира.
Меня окружает десяток четырехклассниц.
– Кто начинает? – спрашивает одна из них.
– Не знаю. Давайте посмотрим список. Чья очередь?
Они толпятся вокруг моего планшета и читают через мое плечо.
Колено еще не до конца пришло в норму. Даже на восемьдесят процентов. В этом сезоне я не смогу играть, но университет Северной Каролины разрешил мне отложить поступление на следующий год.
Думаю, к тому времени мое колено полностью заживет.
А если нет? Я что-нибудь придумаю.
Я раньше считала, что каждый в течение жизни получает один идеальный день, но ошибалась. Мы получаем не один идеальный день. А целую жизнь не идеальных дней, и нам решать, что с ними делать.
Бывают трудные дни, когда чувствуешь себя так, будто тебе надрали зад. Именно так я чувствовала себя, когда Рид толкнул меня – разбитой и сломленной. Я верила, что моя жизнь никогда уже не будет прежней. Но однажды разбитая и сломленная может стать разбитой и прекрасной. И я сейчас над этим работаю.
Но меня это устраивает. Я не ищу счастливого конца. Я хочу бесконечного, постоянного счастья.
Счастья, которое надо заслужить. Которое находишь после разбитого сердца или поврежденного колена. После ошибки, которую, как тебе кажется, невозможно исправить.
Важнее всего это постоянство. А счастье у меня уже есть.
Примечание автора
