— И что?
— Он всё поглядывает на улицу с рукой на телефоне. Ждёт, когда мы дадим ему возможность вызвать полицию и начать защищать права гобблеров
[11]
.
— Кого?
— Гобблеров. Так этих бродящих ребят назвали по телевизору за аппетит. Недавно услышал, но слово уже разошлось.
— Он что, ума лишился? — поразился я.
— Он делает это для жизни. Зарабатывает на хлеб и масло, — вздохнул Том.
Я посмотрел на дом, который он указывал. Действительно, в окне был виден человек, причём явно наблюдавший за нами. Неужели у него ума хватит заняться защитой гражданских прав ЭТИХ? Хотя… в этой стране всё возможно, я за год пребывания уже успел в этом убедиться. И этого самого адвоката вовсе не интересует, опасен бредущий по улице зомби или не опасен. Он уже видит себя в модном галстуке на процессе и видит, как потом даёт интервью… и ему плевать на всё остальное. Даже не плевать, а класть вприсядку — так корректнее звучит. В этой стране главное — успех, а уж какого рода этот успех — дело десятое, даже если ты успешно спасаешь от отстрела алчущих нашей плоти живых мертвецов. Стервятники вроде тех, что крутятся здесь в больницах и предлагают каждому получившему травму подать в суд на кого-нибудь.
Мертвец между тем явно обнаружил наше с Томом присутствие и направился в нашу сторону.
— Том, — вдруг осенило меня, — да плевать на него, если честно. У меня возле работы ночью пристрелили такого вот гобблера, и до сих пор труп валяется на дороге. Полиция не приехала и приезжать не собирается. Ты просто сидишь дома второй день и не знаешь, что им уже на всё плевать.
— Вот как? — удивлённо поднял брови Том.
Слабо он среагировал. Неприехавшая полиция — в этих местах настоящий нонсенс. Значит, подсознательно начинает привыкать к новым реалиям.
— Думаю, что так, — кивнул я. — Разреши?
Я протянул руку к его винтовке, и он молча передал её мне.
— Пойдём, — махнул я рукой и забежал за угол своего дома, где увидеть меня из окна адвокат Бирман точно не мог.
— Это зачем? — не понял моего маневра Том, забежавший следом.
— А вот зачем, — пробормотал я и опустился на колено, целясь в приближающегося мертвеца.
До того осталось уже не больше пятидесяти метров — даже прицел не нужен был, чтобы разглядеть его хорошенько. А в прицел же я увидел его глаза. Они были странно живые и одновременно мёртвые, совсем-совсем не человеческие. Мурашки пробежали у меня по спине, словно кто-то высыпал мне за шиворот целую коробку мелкой холодной дроби. Тьфу, гадость какая…
Мертвец при жизни был строительным рабочим, по крайней мере, на нём был сигнальный жилет, а на одной руке так и оставалась рабочая перчатка. Видимых повреждений я на нём так и не нашёл. Укусили его или что-то другое случилось — непонятно. Но в том, что он был мёртв, сомнений не возникало. Как это объяснить? Не знаю — по глазам. Такие глаза не могут быть у живого человека, даже психа, даже маньяка-детоубийцы. Это не человеческие глаза — мутные, покрытые какой-то плёнкой б́ельма, продолжающие шевелиться на совершенно неподвижном лице с перекошенными чертами.
Приклад довольно неудобно упирался в плечевой щиток мотоциклетной куртки, но я всё же приспособился. Средним пальцем сдвинул кнопочку предохранителя у скобы, затем мой большой палец нащупал курок, стоящий на полувзводе, оттянул его назад до боевого положения. Значит, есть патрон в патроннике. Перекрестье прицела чётко разместилось на лбу остановившегося мертвяка — судя по всему, он потерял нас из виду, присевших за низким забором. Ну и славно…
Грохнул выстрел, винтовка совсем не сильно лягнулась в плечо — патрон револьверный, сорок четвёртого калибра. Но мертвеца опрокинуло назад, а из его головы выбило настоящий фонтан крови и мозгов — пуля-то мягкая и с выемкой. Вот так.
Дёрнув рычаг, я выбросил пустую гильзу, затем подобрал её с травы, горячую и дымящуюся, подкидывая в ладони, размахнулся и забросил как можно дальше. Затем протянул винтовку Тому.
— Не видел, кто стрелял?
— Нет, — мотнул тот отрицательно головой. — Откуда-то с соседней улицы.
— Вот и всё, пусть звонит куда угодно.
— Посмотрим? — спросил сосед.
Странно. Я только что убил человека, пусть уже и мёртвого, но никаких эмоций по этому поводу не испытываю. Почему? Совсем чурбан бесчувственный или так и надо? А как оно вблизи?
— Пойдём глянем, — согласился я.
Мы вышли из-за угла моего дома и обнаружили адвоката Бирмана, стоящего на тротуаре и вертящего головой. Точно ведь, тварь такая, ищет, на кого нажаловаться. Но морда кислая — понимает, что раз не видел, как мы стреляли, то уже половина счастья в помойку ушла.
— Ещё и его бы неплохо… — пробормотал Том.
— Это ты уже сам, — усмехнулся я. — Мне не положено, я иностранец, а отстрел адвокатов есть почётная обязанность гражданина.
— Неплохо бы, — повторил сосед. — Знаешь этот анекдот, когда арабские террористы захватили самолёт с американскими адвокатами?
— Нет, а что?
— Они пообещали отпускать их по одному в час, пока не выполнят их требования.
Я хихикнул из вежливости, потому что этот анекдот знал задолго до того, как приехал в Америку. Тем временем мы подошли к лежащему на асфальте телу, под головой которого расплылась небольшая бурая лужа. Совсем небольшая, только от вывалившихся из расколотого черепа мозгов, крови почти не было. Зато стала видна причина смерти — пулевое ранение, которое до того было скрыто сигнальным жилетом. Парню, с виду молодому, не старше двадцати пяти, выстрелили в сердце.
От тела уже ощутимо пованивало. Жара здесь всё же, всё мёртвое гниёт сразу. Кстати, это обнадёживает — ведь рано или поздно каждый из этих гобблеров разложится до недееспособного состояния.
— Это что же получается? — спросил я вслух. — Что поднимается любой мёртвый? Не только укушенный?
— Не знаю, — хмыкнул Том. — Но я поверил, по крайней мере, что это и вправду был мертвец.
— А до сих пор не верил? — удивился я.
Том обернулся ко мне, посмотрел в глаза и сказал:
— Я не видел Иисуса, призывающего их на Страшный суд, знаешь ли. Поэтому, по моему разумению, восставать они не были должны.
— А почему поверил? — полюбопытствовал я, продолжая рассматривать покойника.
— Потому, что нет крови. — Том указал пальцем на пятно на асфальте возле головы. — Кровь течёт у живых: её гонит сердце. А у мёртвых она совсем не течёт: нет никакого давления.
Верно, так и есть. Я тоже это слышал.
— Что будем делать? — спросил я. — Так и оставим его здесь?
