– Ты был прав, Рамзес, когда не дал ей зелья. Подумай о том, как ужасно мог бы в результате измениться наш мир. Порой смерть деспота – единственное, что может освободить нас от него. А когда люди, облеченные властью, нарушают Божьи законы… От одной мысли об этом меня бросает в дрожь.
– Не знаю, – покачал головой Рамзес, и голос его упал до шепота. – Да, она была царицей, но она могла бы справиться со своим деспотизмом. Как я, будучи царем, преодолел свой произвол, отойдя от власти. Но могла бы или нет – этого мы не узнаем никогда. Сейчас мне известно только одно: она жива и убивает без колебаний и раскаяния. А ответственность за то, какой она есть сейчас, в настоящее время, лежит на мне. Причем, боюсь, нынче она намного опаснее, чем могла бы когда-либо стать в древние времена.
Джулия ничего не ответила. Рамзес взглянул на нее. Она снова села за стол и подняла на него печальные глаза.
– Я не люблю ее, дорогая моя, – сказал он. – То, что ты услышала в моей исповеди, это не тоска по ней. Это раскаяние в том, что я натворил, разбудив ее.
Рамзес подошел к ней вплотную и встал перед ней на одно колено. В глазах Джулии он увидел терпимость и глубокое чувство любви.
– Ты – моя любовь, моя единственная любовь, – произнес он. – Мы представляем собой союз двух бессмертных, истинный союз умов, тел и духа. Но сейчас наш светлый путь омрачает тень этого существа, которое я допустил в наш рай.
Джулия жестом попросила его встать и, когда Рамзес сел за стол напротив нее, прямо взглянула на него.
– С той страшной аварии, в которую попала Клеопатра, прошло уже два месяца, – сказала она. – Если она до сих пор жаждет отомстить, то что-то не слишком она торопится.
– Есть еще одна причина, по которой я склоняюсь к мнению, что она вообще не хочет контактировать с нами.
– Ты ничего не хочешь мне сказать? – Джулия заглянула ему в глаза. – Рамзес, тебе не следует опасаться, что я стану ревновать тебя к этому созданию, как какая-нибудь школьница. Кем бы она ни была, сейчас я равна ей и по силе, и по неуязвимости.
– Я знаю это, – сказал он.
– А еще я, как и раньше, не верю, что это настоящая Клеопатра.
– Но кто же это еще может быть, Джулия?
– Рамзес, у Клеопатры не может быть души. Просто не может. А я верю, что у каждого человека есть душа. Я не знаю, куда попадают души людей после смерти, но я уверена, что они не могут оставаться внутри трупов, которые столетиями лежат в земле или хранятся в музеях.
Он потянулся к ней и погладил по щеке. Какая она ослепительная и бесстрашная, сообразительная и отважная.
Человеческие души. Ну что мы вообще знаем о душе?
В голове его кружилось множество древних молитв и песнопений, перед глазами возникали лица давно умерших жрецов. Вспышкой промелькнула его прежняя обязанность, которую он выполнял, будучи царем, участвуя во всевозможных ритуалах на рассвете, в сумерках, в полдень. Он спускался в свою новую гробницу, подготовленную для него во время его царствования, и просил, чтобы ему читали вслух бесконечные надписи на ее стенах. Его душе после его смерти на земле предстояло отправиться на небеса. Однако где она находилась сейчас? Разумеется, в нем.
Это было слишком сложно для осмысления. Но он точно знал, что это существо было Клеопатрой! Джулия могла сколько угодно рассуждать о невозможности такого, могла называть ее монстром, выходцем с того света, могла говорить о христианских поверьях, согласно которым человеческая душа покидает тело на невидимых крыльях. Но он был уверен, что та, кого он воскресил в Каирском музее, была Клеопатрой.
– Пойдем. Давай прогуляемся, – предложила Джулия. – Мы с тобой находимся в одном из прекраснейших городов мира и при этом не нуждаемся в сне. Если уж нам суждено скоро возвращаться в Лондон, давай сейчас пройдемся по этим улицам, не думая об уличных грабителях, несчастных случаях и даже о самой Клеопатре.
Радостно рассмеявшись, он позволил ей поднять его на ноги с такой неожиданной силой, которую всего несколько месяцев назад даже нельзя было себе вообразить.
6
Когда-то Джулия боялась рек.
Еще девочкой она отказывалась подходить к любым перилам по берегам Темзы, потому что была уверена, что неминуемо поскользнется, упадет через ограждение, и темные воды бесследно поглотят ее.
Но сейчас, когда они с Рамзесом шли вдоль Сены в сторону темных очертаний собора Нотр-Дам, она не испытывала страха.
Она чувствовала, что, стоило только ей захотеть, и она могла бы без устали проплыть эту реку по всей ее длине. Вместе они могли бы по Сене добраться до самого моря, а там поселиться на каком-нибудь необитаемом острове, куда из-за жестоких штормов и неприступных скалистых берегов не мог бы вторгнуться ни один смертный. Там они нашли бы уединение, которое позволило бы им неторопливо наслаждаться любыми своими мыслями с тем же упоением, с которым иные рассматривают драгоценные камни.
На какой-то миг ей даже показалось, что им с Рамзесом стоило бы сделать это прямо сейчас, хотя она и знала, что у них нет другого выхода, кроме как вернуться в Лондон, причем чем скорее, тем лучше.
Стоял теплый весенний вечер, и поэтому они сняли свои пальто, а она – и свой цилиндр, так что кудри ее волос рассыпались по белой рубашке. Случайный прохожий сейчас мог бы принять ее за изящную уличную музыкантшу, отдающую предпочтение в одежде мужскому стилю. Жара или суровый мороз, равно как и навязчивые предубеждения общественного мнения, благодаря эликсиру больше уже никогда не будут волновать ее. К ее новым качествам относилось также обостренное восприятие, позволявшее ей определять, скрывается ли в далеких тенях что-то материальное или нет, и способность в считаные минуты запоминать огромные объемы текста. Обретя такие умения, она ощущала, что сможет удивительно легко отказаться от своих скучных и утомительных повседневных обязанностей.
– Ты встревожена? – спросил Рамзес, беря ее за руку.
– Нет, не встревожена. Просто задумалась.
– Поделись со мной своими мыслями.
В его тоне чувствовались мощь и царственность, и одновременно доброжелательность. Все потому, что на протяжении многих сотен лет он играл роль мудрого советчика, тогда как правил как фараон всего шестьдесят четыре года.
– Я думала о том, что могло бы людей в нашем положении в конце концов подтолкнуть к тому, чтобы выбрать уединение, – ответила она.
– Интересно. Изоляция без компаньона была бы немыслимой для меня. Потому что для меня уединение означает лишь одно – сон. А он был бы предпочтителен только в том случае, если требования человека, призвавшего меня к жизни, стали бы невыносимы.
– Выходит, ты не допускаешь мысли, чтобы поселиться со мной на каком-то необитаемом острове, где не могут жить простые смертные?
– А ты мечтаешь об этом, Джулия?
