Вместо него на плотной зеленой поросли лежит череп. Совсем обычный, если не считать зубов, куда больше подходящих бладтерьеру. И размера немного не человеческого. Немного… медвежьего, что ли. Сталкиваться здесь с медведем не хотелось совершенно. Если бы была третья рука, сейчас бы в ней красовалось обрезанное ружье. И зарядил бы в нее два из трех патронов с картечью. На всякий случай.
Когда впереди, не скрываясь, возник силуэт, поначалу даже не поверилось. Но тот, высокий, сгорбленный, никуда не делся. Лишь чуть поднял вверх руки, тут же украсившиеся двумя багровыми сгустками. Хотелось дать тумака самому себе за недавние мысли об Алом Вороне. Кто еще может вырастить на ладони пылающий шар, если не серьезное дитя местного хозяина? Вот-вот, именно так.
Сгусток огня прочертил в воздухе след, несясь к нему, нарушителю границы и убийце. И хорошо, если бы он просто летел. Очень не нравилась его траектория, неожиданно четкая и ведущая прямо к человеку с карабином «ли» в руках.
Заряжать двустволку не требовалось, патроны давно ждали своего часа. А вот выстрелить, прицелившись в ревущий шар, времени почти не хватило. Почти.
Дробь остановила его, разметав на десятки яростных огоньков, брызнувших в стороны. Затрещало, кажущееся влажным и живым покрытие по сторонам тут же занялось. Пламя брызгало искрами, чадящими и разлетающимися крохотными точками. Дым повалил почти сразу, серый и резкий.
Силуэт, не издав ни звука, двинулся вперед, взмахом отправив в полет следующий шар и готовя новый, волчком растущий на пустой ладони. Зеленые отсветы мелькнули по длинному плащу, шляпе-стетсону и лицу. Вместо лица… такого не должно быть. Но здесь, в Землях Дьявола, становилось возможным даже несбыточное.
Слуга Козлоногого, плавно и быстро двигающийся вперед, явно не пользовался популярностью у женщин. Сложно быть дамским угодником, когда вместо лица у тебя почти маска. Злобная, с бугрящейся сожженной кожей, безносая, с тугой повязкой поперек лица. Глаза прятались за зеркальными стеклами, утонувшими в коже пыльной маски. Сгоревшие губы не закрывали зубов, скалящихся в ухмылке. Торчащий вперед острый подбородок по самому низу полностью состоял из кости челюсти. К ней стальными скобами кто-то прилепил лоскуты кожи, идущей от нижней губы. Вернее, ее остатков.
Перезаряжать на бегу огрызок двустволки неудобно. Да и не стоило. А вот уклониться от ревущего сгустка огня – это обязательно. Тот разлетелся напалмом над головой, лопнув от копившейся дикой энергии. Ожгло ухо, скользнуло по шее, заставив скрипнуть зубами от пока еще не испытанной боли. Туман разошелся хлопьями, пропуская бегущего человека. Навстречу, постепенно ускоряясь, летело злющее нечто.
Не дать сделать второй шар. Сбить первый. Добраться и всадить полный магазин «ли» в не самого вроде бы опасного противника. Просто. Но не получилось. Хотя только что скрутившийся шар брызнул содержимым, лишь оторвавшись от ладони. Плеснуло огнем, жидким полыхающим золотом окатившим рукав плаща хозяина. А пули карабина никакого результата не дали.
Вошли прямо в грудь, выбив небольшие фонтанчики крови… и все. Пылающий кулак врезался в голову, прикрытую торопливо выставленным карабином. Отшвырнуло вбок, в стену, горящая рука ударила вновь, круша металл «ли», ломая казавшееся таким надежным оружие.
Мере слетела с пояса. Ударила наискось, с хрустом сломав сустав. Существо вздрогнуло, хрипло кашлянув через зубы. На свободной руке родился крутящийся огненный шарик, тут же спущенный с цепи. Голову в сторону, и пламя лижет правую щеку и шею. Боль стреляет в стороны, с треском хватает кожу, стягивая ее к себе. Та лопается, выпуская наружу тут же запекшуюся от жара кровь.
Мере бьет еще раз, подрубая ногу ублюдка, заставляя того завалиться вбок и назад. Пылающая правая висит вдоль тела и только трещит, стукаясь об пол. Левая делает движение кистью, круговое и явно привычное. Красная ороговевшая кожа светится изнутри, на глазах закипая не шаром… Нет! Наружу рвется разъяренный фонтан настоящей лавы, сметающий все на своем пути. Тянется к человечку, решившему бороться с хозяином огня, тянется, тянется… успевает лизнуть лишь каблук левого сапога.
На ходу – мере вниз, резко, метясь в голову. Тварь шипит и отклоняется. Железное дерево бьет по ключице, ломая ее, вгоняя осколки в тело. Рев, рывок вперед… раскаленные пальцы хватают ускользающего врага за лодыжку.
Боль разрывает ногу, скручивает пополам, заставляя кричать. Кожа сапога шипит, занимается пламенем и чернеет, пальцы урода в маске сжимаются тисками. Боль рвется наружу вместе с криком, вздымается красной, густой бурлящей волной, накрывает с головой…
Мир алеет. Мир вырезается из кровавой пелены черными контурами. Мир ждет.
Коридоры и тоннели огромного бункера пропитались многим за многие годы Бойни. Бойня захватила кусок пустыни разом, оторвала из мира людей и бросила отбитым куском мяса на малиново-жаркий противень новой жизни. Или того, что заменило жизнь. Гарнизон бункера оказался для Бойни жиром для бифштекса. Вскипевшим, сгоревшим, превратившимся в гарь в самых раскаленных местах.
Боль, насилие, жажда смерти, жажда убивать, ненависть, отчаяние… Ужасная смесь демонического коктейля, замешанного рогатым барменом для аперитива. Огромный кусок скалы, лежавшей посреди Мохаве, прорытый, пробитый и пройденный людьми, перестал быть военно-научным объектом. Вот только ясно это стало только сейчас.
Ничего не проходит бесследно. Особенно в крохотном мире, спрятанном внутри огромного. В том, где смерти и мучения перетекли через край чаши терпения. И людского, и Господня. Крохотный мир под землей всегда ждал нового пойла, несущего утоление его постоянной жажде. Той, которую не унять водой, джином или бурбоном. Той, что уходит лишь с соленым привкусом и разводами всех оттенков красного на зубах и подбородке.
Этот дикий жуткий мир дождался. Он не знал лишь одного: теперь боль пришла к его детям. Потому что каждая полоска моко, выбитая костяными иглами в лачуге старого мудрого Чоу, сделана только по делу. Чтобы впитать в себя капельку того, что потратил ее хозяин, борясь за людей с демонами. Время пришло.
…Ворота Хаамонга-А-Таматауэнга скрипят старыми резными досками. Дрожат выделанные кожи павших вождей, прибитые к ним их же позвонками. Смеются духи-вару, охраняющие дом Тама, ждут, когда их вновь выкрасят в ярко-алый, добыв его из жил противников. О да! Ворота длинного дома из перевернутого каноэ открываются.
Воет Тафериматэ, ветер, рвущий паруса и врагов. Скоро ему разносить дым сгорающих тел павших воинов, скоро ему нести запах пролитой крови, пугая выживших. Скрипят старые ворота.
Поет, захлебываясь от радости, Хинуитэпоа, хозяйка смерти, украшенная черепами павших. Скоро она спляшет хаку на выпотрошенных трупах врагов. Скоро она вкусит их плоть, их печень, их сладкий мозг из костей. Наестся досыта, обжираясь, отрыгивая и снова запихивая в рот сердца и мясо павших от рук последнего воина-арики.
Великий Таматауэнга открывает ворота своего дома. Великий отец воинов, битв и войны потрясает резной палицей, ревет, начиная танец перу-перу. Он не забыт, он жив, он готов потрошить любого, вставшего на его пути. Ведь последний арики дождался своего часа. Последний арики, схваченный демоном-вароа, воззвал к нему, великому отцу мужчин Ао-Теа-Роа, детей Длинного Белого Облака. И он ответил. Старый, суровый, хромающий, украшенный татуировкой-моко бог-воин. Он ответил…
