Подходить ближе к остановленному старшине не хотелось, и виной всему был его взгляд. «Как будто сожрать собирается», — подумалось милиционеру. Он вдруг вспомнил, где он видел похожий взгляд — в передаче про акул по телевизору, которую смотрел с детьми в воскресенье. Точно такой же, чёрный как сама смерть и немигающий.
— Ну, что там непонятно? — повысил голос Иванов, но не для того, чтобы напугать задержанного, а скорее для того, чтобы заглушить свой страх, который ему внушал этот слегка покачивающийся, испачканный в крови бледный человек со страшными глазами. Старшина даже вытащил дубинку из кольца. Хотелось вытащить пистолет, но противник пока не угрожал оружием, и к тому же старшина управлялся дубинкой очень ловко. Мухин слева лязгнул затвором автомата, показав задержанному, что шутить здесь никто не намерен.
Движение с дубинкой как будто послужило сигналом психу, и тот рванулся к Иванову, вытягивая руки и раскрыв окровавленный рот. Рефлексы старшины сработали раньше его разума, и дубинка, описав дугу слева направо и снизу вверх, пришла в соприкосновение с правой скулой нападавшего. Этого точного удара всегда хватало для завершения дискуссии. Но измаранный кровью атакующий псих как будто даже не почувствовал этого. Он схватил руку Иванова и вцепился в неё зубами со страшной силой, будто зажав в тиски.
— М-мать! — заорал старшина, стараясь вырвать руку и осыпая напавшего ударами дубинки, которых тот по-прежнему словно и не чувствовал.
Плотная ткань формы всё же подалась под зубами психа, показалась кровь. Глаза напавшего при этом смотрели в лицо Иванова, и тот почувствовал, как на него накатывает волна самого настоящего, невероятного ужаса. Краем глаза он увидел, как слева подскочил Мухин и со страшной силой ударил психа по голове каркасным прикладом автомата. Удар был очень силён, Мухин был парнем молодым и здоровым, психа отшвырнуло в сторону и бросило на асфальт. Иванову показалось, что он услышал, как треснул череп нападавшего. Милиционеры же, не сговариваясь, вместо того, чтобы вязать наручниками поверженного противника, отбежали к машине. Слишком он был странный и слишком страшный. Иванов бросил дубинку на асфальт и выхватил из кобуры новый ПММ, которыми их перевооружили совсем недавно. Мухин навёл на лежащего на асфальте противника ствол автомата.
— Уб-б-бил? — спросил его Иванов, заикаясь от страха.
— Не знаю, наверное… — дрожащим голосом ответил Мухин. — Так дал, что руки заболели. Смотри, ни хрена, шевелится!
Действительно, противник зашевелился и начал вставать на ноги.
— Итить твою, он что, Терминатор? — пробормотал Мухин.
— Не знаю… у психов бывает такое, говорят. Эй, ты, лежать! — заорал старшина.
Окровавленный бледный человек не обратил на крик никакого внимания, а встал и решительно направился к милиционерам. Нервы у тех сдали окончательно, и в грудь их противника ударили пули из автомата и пистолета. Человек в чёрной форме покачнулся и, даже не моргнув, пошёл дальше.
— Опаный по голове, да что же это? — крикнул Мухин, попятившись.
— На, зараза! — заорал, заглушая свой страх, Иванов и один за другим выпустил все десять оставшихся в пистолетном магазине патронов в голову противника.
Тот упал и больше не шевелился.
— Во как… Вот так и лежи, — сказал Мухин. — Я наших вызываю.
— Перевязаться помоги мне, прокусил он мне рукав, сволочь такая, — сказал старшина, глядя на кровавое пятно на своей руке. — Хрен его знает, когда он зубы чистил. И кровищи там у него… ещё СПИДом наградит.
«Террористы»
20 марта, вторник, раннее утро
Маргарита уже пять минут стояла возле двери в комнату Семёна и стучала в неё. За ней стояли, столпившись в коридоре, Давид Самуилович, их папа, доктор Лозовский, приятель папы, которого вызвали на дом, там же стояла мама, Белла Семёновна. Дверь была заперта изнутри, за ней были слышны какие-то звуки, но никто не открывал.
— Сеня! Сеня, открой нам, пожалуйста! — крикнула Белла Семёновна.
Никакой видимой реакции на её слова не произошло. Дверь по-прежнему была закрыта, за ней слышалась возня.
— Нет, ну сколько так может продолжаться! — заявил Давид Самуилович, среднего роста массивный широкозадый мужик с поразительно нахрапистым характером, благодаря которому он и сделал свою телевизионную карьеру. — Семён, открой немедленно, или я вышибу дверь! Доктор приехал!
— Может, не стоит так сурово? — тихо спросил Лозовский.
— С этим лоботрясом ещё не так надо! Мало я его от тюрьмы в своё время отмазывал? А что он сейчас натворил? Он даже не говорит! Семён, открой, я сказал. Открой! — ещё повысил голос Давид Самуилович, продолжая колотить жирной волосатой ладонью по дверной филёнке.
— Ой, Додя, не надо так, у тебя же сердце! Сенечка, открой папе, пожалуйста! — запричитала Белла Семёновна.
Эти призывы тоже цели не достигли, и тогда Давид Самуилович впал в ярость. Покраснев как рак, он растолкал семейных у двери, встал напротив, качнулся и ударил в дверь плечом. Та затрещала, с косяка посыпались крошки штукатурки, а Белла Семёновна с криком «ой! ой!» отбежала назад.
— Семён, открой, я вышибу дверь! — закричал Давид Самуилович, набычился и снова приложился в дверь плечом.
Затрещало, дверь распахнулась, и он почти ввалился в комнату сына. В комнате было темно, плотные шторы задёрнуты и свет выключен. Ввалившись внутрь со света, Давид Самуилович растерянно заморгал, пытаясь хоть что-то разглядеть. В затылок ему дышал Лозовский, того подпирала сзади Маргарита, а сзади всех толкала внутрь Белла Семёновна, громко выкрикивая:
— Сенечка, где ты? Что с тобой, Сенечка? Сенечка, где ты?
Что-то неприятно пахнущее вдруг навалилось из-за открытой двери слева на Давида Самуиловича, вцепилось ему руками в шею и лицо, и чьи-то зубы сомкнулись на его толстой шее, там, где под слоем жира по сонной артерии струилась кровь. Страшная боль пронзила всё тело Давида Самуиловича, из вскрытой артерии ударила струя крови, плеснув на стену и потолок. Ноги запнулись за что-то, и он повалился вперёд вместе с вцепившейся в него тяжёлой тварью.
— Сеня, что ты делаешь? — истошно закричала Белла Семёновна, увидев, как её сын пытается перегрызть шею своему отцу, навалившись на того сверху.
Жуткий фонтан крови брызгал во все стороны, тело Давида Самуиловича уже начало биться в конвульсиях. Лозовский выронил свой чемоданчик, бросился вперёд, вцепился руками в плечи Семёна, потянул того от лежащего на полу тела. Семён неожиданно легко отпустил отца, поднялся на ноги и навалился на Лозовского, раскрыв рот и пытаясь укусить того. Лозовский увидел в полуметре перед собой невероятно страшные глаза и раззявленный окровавленный рот. Как будто не Семён, а кто-то другой, жуткий и голодный, смотрел на него через эти помутневшие зрачки. Ужас накрыл доктора холодной волной, и он, даже не понимая этого, закричал по-женски тонким голосам, стараясь вырваться из захвата, убежать: «Нет, не надо, пожалуйста, ну не надо!» Он повалился назад, сбивая с ног Маргариту, а то, что ещё недавно было симпатичным умным мальчиком Семёном, карабкалось на него с каким-то утробным скулением и пыталось укусить, вырвать кусок драгоценной его плоти.
