– Ты предлагал повеселиться, папуля?! – заорал Артур, пытаясь перекричать надрывно-металлический визг бензопилы. – Так теперь самое время!
Он встал за спиной отца, из-под ягодиц и ног которого начал просачиваться густой дым прогорающей плоти. Кожа, быстро покраснев от немыслимой температуры, начала темнеть и наливаться пузырями, и те вскоре стали лопаться. По камере поплыл дым и смрад поджаривающегося мяса.
– Господи, прости меня, грешного, – прошептал Артур и погрузил шину пилы в левый бок отца. В стороны веером брызнула кровь, полетели клочья кожи и плоти. Зубья быстро рассекли мясо, перемололи хрящи и толстую кишку с мочеточником, с хрустом наткнувшись на тазовую кость. Артур подвигал пилу, расширяя рану, затем, с хлюпаньем вынув свое орудие из страшного разреза, вогнал шину с правой стороны тела.
– Отче наш, – бормотал Артур, жмурясь от кровавого дождя, обволакивающего его липкими кляксами. – Иже еси на небесах…
Мельком скользнув по ребрам, бензопила жадно вгрызлась в подвздошную кость. К душной пелене, пропитавшей камеру, добавилась вонь жженой кости. Наконец залитая кровью шина, скрежеща зубцами, уперлась в позвоночный столб.
Малышев дернулся, заваливаясь назад. Из громадных разрезов выползли бледные внутренности, они свешивались осклизлыми тряпками на поджаривающиеся бедра. Кровь лилась потоком, как из ведра. Попадая на дымящуюся жаровню, она злобно шипела, будто разбуженная змея, в нору которой ткнули палкой.
– Здесь саван… – едва ворочая языком, выдавил Малышев. – Он… чувствует это… Вот церковь… Как тронуть… священную дверь?..
Внезапно пила заглохла. Рассеченная часть туловища Сергея булькнула и просела, зажав своей разлохмаченной массой полотно бензопилы. Артур раздраженно вынул свое оружие, вернувшись к левому боку Малышева, там, где надрез был менее глубоким. Дернул скользкий от крови шнур стартера, возвращая орудие мести к жизни.
– Да будет воля твоя… – выдавил Артур. Глубоко вздохнув, он снова погрузил бензопилу в искромсанное тело отца. Треснул крестец, и верхняя часть тела, поддерживаемая цепью, плавно качнулась в сторону, нехотя отделяясь от ног.
Глаза Сергея вылезли из орбит, вот-вот готовые выскочить из глазниц, белки из-за неимоверного давления полностью были залиты кровью.
– Я освобожусь… Арчи, – хрипло шепнул он. – Освобожусь… приползу на руках… и выгрызу тебе… кадык. Я…
Его верхняя половина, хлюпая и похрустывая рвущейся плотью, продолжала медленно отделяться от нижней. На противень капал подкожный жир, тут же воспламеняясь, словно бензин, оставляя за собой прогорклую вонь. Кишки свисали, как петли маслено-липких сосисок, разрыхленные мышцы и сухожилия растягивались, словно красная жвачка, и Артур одним росчерком пилы перерезал их.
Он выключил обагренный кровью инструмент, швырнул его на пол и вытер кровь с лица. Затем обошел жаровню и, ухватившись за ступни отца, не без труда сорвал с противня его ноги, которые уже начали обугливаться. К вони горелого мяса добавился невыносимо удушающий смрад фекалий, выползших из рассеченной толстой кишки. На противне осталась подгоревшее месиво из масла, клочьев плоти и кала, и все это чадило угольно-черным, как горелая покрышка.
Отбросив дымящиеся ноги в сторону, Артур снова метнулся к отцу, кровоточащему обрубку, который покачивался на цепях, как туша в скотобойне. Несмотря на потекший грим, лицо Сергея было белее мела. Каким-то непостижимым образом он все еще был в сознании и что-то невнятно шевелил изъеденными в лохмотья губами.
– И не введи нас во искушение… Но избавь от лукавого, – хрипло проговорил Артур. Уперев руки в скользкие от пота плечи отца, он с силой отпустил его на жаровню, впечатывая сырой плотью в накалившийся лист железа. Снова зашкворчала кровь, моментально закупоривая и запаивая рассеченые вены, сосуды и артерии. Руки Сергея встрепенулись, пальцы судорожно скрючились, голова безвольно повисла на грудь. От нестерпимого жара лопнула резинка, на которой держался клоунский нос, грим медленно плыл, оседая, как грязный тающий снег. От противня валил такой омерзительно-едкий смрад, что Артура вывернуло прямо на спину отца. Вытерев губы и откашлявшись, он наклонился к его уху:
– Ты удивишься… но во мне до сих пор сохранилась часть, которая любит тебя, папа. Поверь, это так. И маму я тоже любил. Но простить вас я не могу. Тебя – за то, что ты делал. Ее – за то, что она позволяла тебе это делать со мной и молчала.
Когда дым, выбивающийся из-под изувеченного тела отца, начал чернеть, Артур толкнул ногой жаровню. Дымящийся лист железа с грохотом упал на пол, перевернув ведро с соляным раствором, в котором еще недавно вымачивался череп.
– Вот и все, – тупо произнес Артур, дрожа всем телом. – Вот и все. Операция прошла удачно. Всем спасибо. Все свободны.
Тяжело дыша, он выключил горелку. Издав короткий хлопок, пламя исчезло. После этого Артур повернул к себе верхнюю половину отца, тихо звякнули цепи. От почернело-обугленной корки, покрывавшей срез туловища, к потолку ползли струйки зловонного пара. Сорвав колпак, парень схватил отца за волосы и приподнял голову. Обглоданные губы Малышева сочились кровью. Артур осторожно коснулся его шеи, нащупывая пульс. Подушечки пальцев ощутили слабое биение, неравномерное и прерывистое. Отец был жив, хоть и в глубокой отключке.
– Говорил, давай повеселимся, – устало произнес Артур. – А сам вырубился.
Он с ненавистью уставился на свои трясущиеся, грязные, залитые кровью руки. Тремор был конвульсивно-лихорадочным, как у страдающего болезнью Паркинсона. Ватные, подгибающиеся ноги тоже были не лучше. Неуклюже шаркая, Артур едва не споткнулся о перевернутое ведро и, сделав два неуверенных шага, грузно шлепнулся на табурет.
– Ты говорил о снах, – медленно промолвил он. – Знаешь, пап… Мне часто снится, что я с девушками. Они красивые. Они стройные. Вкусно пахнут… Я вдыхаю их запах. Мы целуемся, я глажу их руки, бедра, груди… У них такая нежная и гладкая кожа… И я вытворяю с ними в постели такое… о чем даже стыдно говорить вслух. Но мы продолжаем резвиться. Я их трахаю, пока они не начинают кричать и звать на помощь. Но я хочу еще. Они стонут и царапают мне спину. А потом я просыпаюсь, открываю глаза и смотрю на жуткие тени, плывущие по потолку. Я скидываю одеяло, оттягиваю трусы и вместо члена, торчащего, словно кол, вижу уродливую шишку с трубочкой. А вместо следов от ногтей девочек на моей спине шрамы от окурков, которые ты тушил об меня. Ты, е…й урод, лишил меня всего. Ты слышишь?
Малышев даже не шевельнулся. Запекшаяся корка плоти, которой заканчивалась его верхняя часть тела, продолжала слабо дымиться. Изуродованный мужчина смахивал на гротескный тлеющий окурок.
– Ты слышишь меня, блевотина?! – крикнул Артур, начиная заводиться. – Ты думаешь, все закончилось? Ты глубоко заблуждаешься, если так считаешь! Я сорву с тебя скальп и буду поливать твой голый череп кипятком! Я вырву твои зубы, один за другим! И я не забыл про свое обещание!
Он поднялся с табурета, и, нагнувшись, подобрал с пола заляпанный кровью скальпель. Шагнул к ногам отца, нелепо разбросанным в стороны. Пятки желтели сухими мозолями, на коленке виднелась выцветшая татуировка в виде свернувшейся змеи. Обгорелые ягодицы смахивали на заскорузлые подметки старых башмаков, грязные и потрескавшиеся.
