«Ты весь в меня, малыш Малышев», – мысленно изумился он и, не выдержав, хихикнул.
Впрочем, смех смехом, а оставлять все как есть никак нельзя.
– Я отвезу тебя к себе, – вслух произнес Сергей, выезжая с участка. – Тебя следует надежно спрятать.
Он вышел из машины и, закрыв ворота, снова уселся за руль, бросив:
– Сегодня вечером ты последний раз видел звезды, Арчи.
«А утром я приберусь в доме и напишу заявление о пропаже сына. А также жены, – подумал Малышев. От этой мысли он неожиданно ощутил прилив пьянящего возбуждения. – Да, да, именно так. Пусть все считают, что они стали жертвой маньяка».
Он улыбнулся собственному отражению в зеркале.
Очень хорошо. Убийства закончились, и рано или поздно вся это суета утихнет. И тогда Маша сможет к нему вернуться, и им больше не нужно будет шифроваться… Они начнут новую жизнь. И он больше никогда не притронется ни к сигаретам, ни к бутылке.
«Твой сын убийца», – шепнул голос Ольги, и Сергея будто кипятком ошпарили. Он хрипло выдохнул.
«Убийца и садист. Как и ты. Тебе нужно во всем сознаться», – продолжала нашептывать умершая супруга, но Малышев, сгорбившись, сосредоточился на дороге. Утихающий голос Ольги вскоре исчез совсем.
Это началось, когда до «Логова» оставалось порядка двадцати километров. Продырявленное стрелой плечо внезапно полыхнуло новым приступом боли. По телу горячей волной растекся жар, у Сергея возникло ощущение, что в рану натолкали тлеющих углей, которые поливали кипящим маслом.
Он заскрипел зубами, стирая с них эмаль, руки непроизвольно рванули руль в сторону, и «буханка» едва не врезалась в фонарный столб. Резко завизжали шины, и Малышеву с трудом удалось вернуть автомобиль на полосу движения.
– Что за черт? – просипел он, притормаживая. Боль менялась – теперь она была притупленно-ноющей, будто плечо сунули под громадный пресс, который медленно, но неуклонно расплющивал кости и плоть, превращая его в кровоточащий блин.
Сергей остановил микроавтобус, скосив злобный взгляд на плечо. К боли добавился нестерпимый зуд, нарастающий с каждым ударом сердца, и вскоре свербело так, что Малышев едва сдерживался, чтобы не сорвать пластырь и вцепиться в едва подсохшую рану, расковыривая ее до тех пор, пока не ликвидирует источник этой безудержной чесотки.
Трясущейся рукой он расстегнул рубашку, обнажая плечо, и, подцепив ногтями пластырь, сорвал его. Из открывшейся раны заструилась кровь, в ночных сумерках напоминая пахнущие медью чернила.
– Ты чем-то смазал стрелу, Арчи? – прокаркал он.
Судя по всему, так оно и было. Из глубины наружу рвался истеричный смех.
«Ну и сынок у меня… едрить его за ногу!»
– Интересно, что на этот раз? – задыхаясь, выкрикнул Сергей и, открыв дверцу, мешком вывалился из машины. Он едва успел подняться на дрожащие ноги, как его вывернуло наизнанку. Густая желчь потоком хлынула на обочину, от образовавшейся лужи стал подниматься зловонный пар. Голова кружилась так, что он едва удерживал равновесие.
– Что ты использовал, маленький говнюк? – отплевываясь, спросил Малышев. – Опять какая-нибудь дрянь? Или твое собственное дерьмо, Арчи? Не удивлюсь – ты весь состоишь из яда…
Из почерневшей дырки на плече продолжала течь кровь, насквозь напитывая пропотевшую рубашку.
«Нужно прижечь рану».
Он с трудом влез обратно на сиденье, вставил прикуриватель в «гнездо» и трясущимся пальцем утопил шляпку.
«Если это не убьет яд, то хоть остановить кровотечение».
Когда нихромовая спираль прикуривателя достаточно нагрелась, раздался щелчок, и Малышев вытащил раскаленный патрон наружу. Глубоко вздохнув, с силой прижал его к ране. Сырое мясо зашипело, кабина наполнилась запахом паленого. Из глотки мужчины вырвался звериный вопль, и он потерял сознание.
Он пришел в себя на рассвете, совершенно разбитый и изможденный. Каждый квадратный сантиметр тела стонал от нестерпимого жжения, конечности сотрясал колкий озноб, зубы, лязгая, выбивали беспорядочную дробь. Находясь на грани безумия, Малышев был готов поклясться, что его распороли скальпелем от шеи до пупка, выскребли все потроха, перемололи в мясорубке и, смешав их с кашей из дерьма и битого стекла, с хлюпаньем сунули получившуюся слякоть обратно, после чего наспех заштопали.
Кончиком языка Малышев провел по шершавым губам, скользнул взглядом по зеркалу заднего вида.
«Лучше в гроб кладут, – подумал он обреченно. – Копать-хоронить…»
Посмотрев на часы, он содрогнулся. Судя по всему, он провалялся в отключке более четырех часов.
Сергей повернул голову назад, проверяя, что с сыном.
Артур тоже пришел в себя и теперь сидел, вжавшись в стенку микроавтобуса. По его телу рябью пробегала зыбкая дрожь, от исступленной ненависти на лице, с которым он бросался на отца с ножами там, в доме, не осталось и следа. Теперь Артур был похож на забитого, насмерть перепуганного подростка, которого родители случайно застукали курящим на балконе.
– Папочка, – дрожащим голосом заговорил он. – Папочка, что происходит?! Где мы?
Малышев засмеялся хрюкающим смехом.
– Что, память отшибло? – язвительно поинтересовался. – Ну это дело поправимое, Арчи. Потерпи немного, и я тебе ее освежу.
– Папочка… – жалобно захныкал парень, но Сергей уже заводил «буханку».
Он должен справиться с управлением. Дорога до «Логова» и так заняла почти всю ночь.
Спустя минуту автомобиль тронулся с места.
Когда микроавтобус остановился возле зарослей, золотистый шар солнца уже поднимался над верхушками громадных елей.
– Давай, сынок, – засопел Малышев, распахивая двери «буханки». – Осталось совсем немного.
В нос тяжелым хуком ударила вонь – смесь из пота, мочи и свернувшейся крови, которой была измазана шея и лицо сына.
– Прямо как ребенок, – покачал головой Малышев.
Однако как только его рука коснулась Артура, тот заверещал не своим голосом. Не раздумывая, Сергей подтянул к себе его тело и коротким ударом в челюсть вновь отправил его в бездну беспамятства.
– Ты начинаешь меня утомлять, – буркнул он. Вытащив Артура наружу, он взвалил его на плечи и поплелся в лес. Сил на маскировку автомобиля ветками не было.
* * *
Его тело было невесомым, и оно парило среди белоснежных облаков воздушным перышком.
Он улыбался, щурясь от теплых лучей солнца, они гладили его бледную кожу, словно сетуя, что только сейчас могут украсить ее ровным шоколадным загаром.
Он был счастлив. Он ощущал себя бабочкой-однодневкой. Родиться с рассветом, чтобы тихо угаснуть на закате, насладившись теми часами, которые милостиво предоставила тебе жизнь.
