– Понятно, что во Франции копьеголовая на самом деле может быть на вольных хлебах, – сказала она. – Я спрошу у мисс Миллимент.
– Я б на твоем месте спрашивать не стал. Познания мисс Миллимент о пресмыкающихся всегда поражают меня своей неразвитостью. – Теперь он пустил в ход иной голос – школьного учителя, похоже. Ей хотелось указать ему, что копировать голоса незнакомых людей вовсе не смешно, но пересиливало желание сохранить его расположение: а вдруг он да и махнет рукой на ее лишнее ведро.
– Ты что про Муссолини думаешь?
– Я вообще о нем вряд ли думаю, теперь, когда его свергли, он уже не считается. Слушай, у меня идея.
У нее сердце замерло. Догадалась, что это будет связано с м-ром Реном. Так и вышло.
– Я заберусь по стремянке на сеновал и, если он спит, обрызгаю его из шланга и спрошу, почему он не носит воду лошадям. Можешь полюбоваться.
– А вдруг он не спит? Он же, может… – И она закончила фразу, шевеля одними губами: – Может, он слушал нас. – Она представила, как садовник слушает, улыбаясь своей мрачной жесткой улыбкой, и готовится наброситься на Невилла, когда тот долезет до верха стремянки… – Он может спихнуть тебя, – выговорила она.
– Я осторожно. Я его первым окликну. Если он отзовется, я до верха не полезу.
– Давай сначала свою работу закончим. – К тому времени, наверное, уже чай пора будет пить, а этого вечно голодный Невилл не пропустит.
– Можешь идти, если хочешь. – Невилл встал с подставки и подобрал шланг. Дверь конюшни была приоткрыта. Он распахнул ее и исчез во мраке. – Мистер Рен! Слышите, мистер Рен!
Услышала Лидия, как позвал он. Стояла тишина. Девочка слезла с подставки и последовала за двоюродным братцем.
– Расправь мне шланг, я полез.
Она сделала, как он просил, а потом страх заставил ее осмотреть денники на тот случай, если м-р Рен спрятался в одном из них. Но они были пусты, если не считать старого гнезда в одной из железных кормушек, прикрепленных скобами к стене. Стены были побелены и обросли плотной паутиной, такой же большой, как и рыбацкие сети в Гастингсе, их уже давно не белили заново. Она заглянула во все четыре стойла. В каждом было круглое окно, вырезанное высоко в стене (лошади нельзя смотреть, что творится снаружи), и почти во всех стекла потрескались и покрылись грязью, кругом стоял пропитанный пылью сумрак. Она слышала, как Невилл долез до самого верха стремянки: его шаги громко раздавались над головой по доскам сеновала.
– Его тут нет, – донесся его голос. – Должно быть, ушел. Возьми шланг, сможешь?
Возвращаясь к подножию стремянки, она заметила дверь сбруйного сарая. Та была закрыта: конюх вполне мог быть там. Когда Невилл передавал ей шланг, она молча указала на сарай и отошла к двери конюшни, чтобы успеть убежать, если вдруг м-р Рен выскочит и накинется на них. Но он не выскочил.
Невилл, спустившись, снова взялся за шланг.
– Спорим, он там все время был, – сказал он. Запор на двери был тугой и заскрипел, когда мальчик поднял его. – Да! Вон, спит, как обычно.
Лидия подошла, встала в дверях. Пол в сбруйном сарае был выложен из кирпича. Очаг, огражденный небольшой стальной решеткой, над ним каминная полка, на которой стояло треснувшее зеркало. На стенах рядом висели поблекшие розетки, завоеванные Луизой на соревнованиях во времена, когда она занималась в манеже. Окно было закрыто прибитым к нему гвоздями куском мешковины, но некоторые гвозди проржавели, и окно закрывалось лишь наполовину. В сарае пахло не так, как во всей конюшне: сырой кожей и заплесневелой старой одеждой. М-р Рен лежал на походной койке в дальнем углу. Он был прикрыт лошадиной попоной, но ноги в кожаных гетрах и темных бежевых сапогах торчали из-под нее.
– Мистер Рен! – воскликнул Невилл дразнящим голосом.
– Невилл, не надо… – потянулась было Лидия, но было уже поздно. Он бросил на нее вкрадчивый сияющий взгляд, означавший, как она знала, полную решимость, сжал краник на шланге и слегка повел им над лежащей фигурой. Та даже не шевельнулась.
– Крепко же он спит, – произнес Невилл, но позволил Лидии забрать у него шланг.
А она тут же направилась к койке.
– Не спит, – выговорила. – У него глаза широко открыты. Ты не думаешь, что он, возможно… ну знаешь… мертвый?
– Да ну! Я не знаю. Вроде он не вполне бледный. Пощупай его.
– Сам щупай.
Мальчик склонился и осторожно положил руку на лоб старика. На нем были капли воды, но кожа на ощупь была холодная.
– Лучше я у него пульс потрогаю, – произнес он, стараясь говорить спокойно, однако голос его дрожал. Откинул попону: Рен лежал в грязной полосатой рубашке без воротника, подтяжки цеплялись за бриджи, в правой руке он сжимал какую-то желтоватую бумажку. Когда Невилл поднял его кисть, бумажка упала на пол, и они увидели, что это старая фотография из газеты – их дедушка на лошади, уздечку которой держит молодой человек в твидовой шапочке: «М-р Уильям Казалет на Эбони со своим конюхом», – гласила подпись. Кисть руки, сплошь кости, обтянутые кожей, тоже была холодной. Когда Невилл отпустил ее, она упала на кровать так быстро, что он едва не отпрянул. Слезы набежали на глаза.
– Он, должно быть, мертвый.
– О, бедный мистер Рен! Должно быть, он умер ужасно внезапно, если даже не успел глаза закрыть, – заплакала Лидия, чему он был рад: ее плач остановил его.
– Надо пойти и сказать им, – произнес он.
– Думаю, нам надо сначала помолиться за него. Думаю, люди, кто находит людей, которые мертвые, обязаны сделать что-нибудь такое.
– Ладно, ты можешь оставаться и молиться, если хочешь, а я пошел искать тетю Рейч.
– Ой, нет, я, наверное, не останусь, – торопливо пролепетала она, – я с тобой пойду и по дороге помолюсь.
* * *
Они отыскали тетю Рейч и рассказали ей, и они с тетей Вилли пошли посмотреть, а потом д-р Карр пришел, а потом приехала черная машина-фургон из Гастингса и увезла м-ра Рена, и все это время Невилла с Лидией просили не путаться под ногами, «пойти поиграть в теннис, или сквош, или в какую-нибудь еще игру». Это злило их обоих.
– Когда наконец они перестанут обращаться с нами как с детьми? – восклицала Лидия своим самым страдальческим взрослым голосом.
– Если бы не мы, он так и оставался бы там много дней, недель и месяцев. Даже, наверное, лет. Пока не остался бы от него один скелет в одежде, – сказал Невилл и тут же принялся размышлять, куда подевалось бы остальное.
– Вообще-то, нашли бы, потому как Эди каждый день носит ему обед на тарелочке с крышкой. Она бы заметила, что тарелки скапливаются, – возразила Лидия. Она раздумывала, что происходит с телесной частью людей. «Только Невилла спрашивать не буду», – подумала. Она спорить была готова, что он не знает и просто-напросто выдумает что-нибудь жуткое. По обоюдному согласию он прошли через зеленую суконную дверь на кухню, где с удовольствием донесли до прислуги – самой благодарной публике – полный исключительного драматизма отчет о произошедшем событии.
