Сегодня воскресенье. Вряд ли я писала, что в эти выходные Арчи здесь, что хорошо, потому как он со всеми ладит и ободряет людей, даже бедного дядю Хью, кого ты, папа, по-моему, нашел бы ужасно изменившимся. Стал таким тихим и суетным – все время что-то берет в руки и вновь на место кладет, словно удивляясь, что у себя в руке это обнаружил, и, даже когда он улыбается или кто-нибудь пошутит, взгляд у него напряженный и чуточку не от мира сего. По-моему, у него сердце разбито, а Полл на днях сказала, что надеется, что он снова женится. Я бы сочла, что в его возрасте это очень маловероятно. Беда в том, что из-за войны мы нечасто с кем-то видимся, и, конечно же, ни с кем из добрых и угасших, кто бы, с моей точки зрения, ему подошел больше всего.
Однажды я не поехала домой (в общем, на самом-то деле несколько раз) на выходные, но один раз я все выходные провела с Арчи. Это не специально, просто как-то само собой получилось. Он пригласил меня сходить с ним в субботу днем в кино. Если быть точной, он меня не приглашал: так вышло, что, когда вечером накануне он пришел поужинать с дядей Хью и нами с Полл и я сказала, что собираюсь посмотреть, что такое выходные в Лондоне, то должна признаться, что сказала, как было бы мило сходить с ним в кино, а он тут же сказал, что готов – в субботу днем. Только потом в пятницу вечером, когда я вернулась в дом одна, поскольку Полл отправилась на вокзал Чаринг-Кросс встречать дядю Хью, все как-то, казалось, притихло. На меня легкая хандра напала, потому как забыла хлеба купить, и остался только очень черствый ломоть да мой сыр по карточке, пока я в темноте пробиралась к окну шторку поднять, потому как эти дежурные по светомаскировке на случай воздушных налетов сущими дьяволами становятся, если видят в чьем-то окне свет. Орут: «Гаси свет!», прямо с улицы, а потом тебе в дверь звонят, чтоб еще раз о том же сказать. Короче, зазвонил телефон, я взяла трубку – это был Арчи. Он спросил, не помешал ли мне одеваться для вечеринки. «Какой вечеринки?» – спросила я. Он ответил: «Я и не представлял себе, что вы остаетесь на выходные, если не идете в какую-нибудь компанию».
Я объяснила, что никого не знаю, к кому бы могла пойти, и он сказал: «Пойдемте тогда в очень небольшую компанию вместе со мной. Берите такси и приезжайте ко мне на квартиру в любое время после семи». Ну, разве это не было добрым и ободряющим с его стороны? Тут мне Полл не хватало, потому как она куда лучше меня разбирается в том, что надо надевать на выход, но вообще-то у меня всего одно приличное платье и есть, то, что Зоуи на Рождество подарила, из вельвета бутылочной зелени (вместо поднадоевшего мне темно-синего, которое я уже целую вечность носила), с вырезом каре и рукавами по локоть, оно делало меня чуточку взрослее, чем старое синее. Я подстриглась, чтобы избавиться от перманента, который, стоило дождю пойти, начинал кудрявиться, да и нестерпимо было спать на этих ужасных железных бигуди, что ночью врезались в голову, так что сейчас волосы у меня опять лежат прямо, как всегда было, а Полли подарила мне к Рождеству старую черепаховую заколку, которую отыскала в лавке со всяким старьем, так что наяву все еще красивее, чем в описании. Обычно Полли помогает мне с косметикой, так что самой мне пришлось несколько раз перепробовать. В конце концов я только немного зеленые тени наложила (я их у Полли взяла, но они ей не идут, так она не будет в претензии) и взяла ее темно-синюю тушь для ресниц, которую очень трудно наносить без того, чтобы щеткой себе в глаз не заехать, а еще губную помаду цвета «призывный красный», она отличная, вот только сразу сходит, стоит мне только хоть одно печеньице съесть. Румянами я перестала пользоваться, потому как мое лицо становилось таким красным после того, как его оттираешь (на деле приходилось свет выключать и головой из окна свешиваться, чтоб вернуть лицу нормальный цвет (он что-то вроде смеси защитного и ягодного пюре по сливками, цвет для лица вовсе не подходящий). Полл правда повезло быть такой писаной красавицей.
Арчи сменил свою старую квартиру на куда более прелестную новую в Южном Кенсингтоне. Она в высоком темно-красном доме, выходящем на площадь, но внутри просто прелесть. У него есть граммофон, как у Дюши, с громадным раструбом, сделанным из чего-то черного с золотом, вроде папье-маше, по-моему, и у него такие треугольные деревянные иглы, которые приходится заострять после каждой пластинки. Очень современно и порядком дорого, я бы сказала. Короче, Арчи слушал его, когда я приехала. Мы пили джин (в моем был лайм), пока он заканчивал слушать тот квартет Шуберта, который так обожает Дюши. Обнимая меня, он сказал, что я выгляжу шикарно, так что, по крайности, обратил внимание. Он повел меня ужинать в местный, как он его называет, ресторанчик, он оказался киприотским, где подают отбивные из барашка с рисом, а потом изумительный пудинг с маленькими обжаренными медовыми шариками и турецкий кофе – надо быть осторожным и следить, чтобы гущу не выпить. Только мы вели интереснейший разговор про новую идею, носящую название «государства благоденствия», придуманную человеком по имени сэр Уильям Беверидж
[29]. Суть идеи в том, что все станет справедливее и для всех о’кей с бесплатными школами, бесплатными врачами и больницами. По-моему, это исключительно благая идея, ведь благотворительность до того разношерстна и случайна, и, хотя наша семья в сравнении со многими богата, большинство людей едва сводят концы с концами. Мы разговорились об этом, потому что я заявила, что когда заработаю деньги, то намерена половину их раздать бедным (когда мне впервые пришло это в голову, Невилл, узнав об этом, сказал, что эти деньги я могу ему отдать, поскольку он всегда бедный). Однако Арчи сказал, что все мы будем платить больше налогов, что и будет означать, что мы вносим свою долю. Он сказал, что, по его мнению, после войны даже консерваторы поймут необходимость большей справедливости и того, чтобы у всех имелись одинаковые возможности, тогда и появится гораздо больше людей умных и полезных. Я спросила, социалист ли он, и он ответил, да, он социалист, хотя и не очень-то распространяется об этом в Хоум-Плейс, которое назвал оплотом тори. Сказал, что с великим уважением относится к м-ру Эттли и надеется, что тот станет премьер-министром, что, по моему разумению, очень сомнительно, ведь м-р Черчилль так основательно популярен. После ужина Арчи сказал, что отвезет меня домой в Лэдброк-Гроув, по пути туда спросил, ночую ли я дома одна, и, когда я ответила, что да, сказал, что ему это не нравится и что, видимо, мне лучше у него остаться. Конечно же, это было бы куда веселей, так что я собрала свои вещички, пока он в такси ждал. Мы поехали обратно, и он приготовил какао с сухим молоком, которое, если сахару добавить, получится совсем недурно, – ну, это он так сказал, я-то сама считала, что это изумительно, – потом спросил, нравится ли мне в Лондоне. Тогда я ему рассказала, что получилось не так, как мне представлялось: жить у дяди Хью это совсем не то же самое, что было бы, имей мы свое отдельное жилье. К тому же, сказала я, мы поняли, что мало кого знаем вне семейства, и он этому посочувствовал. Я заметила, что он был, наверное, первым социалистом, с которым я познакомилась, что весьма хило, если учесть, сколько мне лет.
