Имелась в виду поваленная сосна, где места пассажиров были на ветвях, кто-то один правил, держась за торчавший корень как за руль, а другой не без опаски расхаживал по стволу, раздавая билеты (дубовые листья).
– Клэри в прошлые выходные нам разрешила, – сообщил Роли.
– Да, и она играла с нами. А не стояла просто так, как Эллен, толкуя про чистые руки и еду.
– Взрослые, – презрительно хмыкнул Уиллс. – А я вот им быть не собираюсь, они такие зануды.
– Когда тебе сто лет стукнет, ты будешь ужасным старым ребенком.
Один из мальчишек уже стал забираться на ворота. Ей оставалось либо уступить, либо осадить их.
– И буду. Самым старым ребенком в мире. Люди будут за много миль приходить посмотреть на меня. Я буду совсем невелик ростом, зато весь в морщинах и в очках. А еще с белой бородой.
– Значит, ты карликом будешь, – сказал Роли.
– Нет, не буду. Я их терпеть не могу. Ненавижу их красные колпаки.
Она уступила. Так тогда показалось легче.
– Можете десять минут поиграть в автобус на сосне, – сказала она, когда они пробирались сквозь высокую мокрую ярко-зеленую траву.
– Десять минут! Десять часов – нам вот сколько надо.
– Десять дней.
– Десять недель.
– Десять сотен лет, – произнесла Джульетта, опережая рост всякого дальнейшего счета.
Она глянула на свою красавицу дочь, одетую в твидовое пальтишко, которое несколько лет назад стало мало Лидии, черные резиновые сапожки и алый берет, бывший на то время ее любимым предметом одежды, и впервые мысль, что через какой-то неведомый промежуток времени они могут вместе оказаться в Америке, задержалась у нее в сознании. Это казалось таким необычайным, и все же – что еще могло случиться? «Придет день, и в памяти я буду возвращаться к этому дому и этому семейству, как к далеким-далеким вехам, так, как сейчас вспоминается Руперт». Потом она подумала о семействе, особенно о Дюши, о том, как полностью они приняли ее, сделали одной из них, о том, как место это, некогда бывшее для нее скучной деревней, сделалось ее домом, каким не было ни одно из мест, где она жила со своей бедной матерью. Ее она тоже покинет… И вот любопытно, хотя она вынесла еще три поездки на остров Уайт после той, на обратном пути которой встретила Джека («Даже не смей заговаривать с любым незнакомым мужчиной, какого можешь встретить в поезде», – повелел он ей, провожая в первый раз после того, как они стали любовниками), что это казалось тяжким, потому как она понимала, это будет тяжело для ее матери, тогда как уехать отсюда для нее было бы тяжелее, чем для любого из семейства. Она свозит Джека и познакомит его со своей матерью – ради самой мамы. И, разумеется, они вернутся в Англию, чтобы навестить ее.
– Далеко ли вам ехать, мадам?
– В Америку, – произнесла она, не думая.
– В Америку? Америку? Мы туда не едем, мадам. Мы едем в Гастингс, и потом мы едем в Бексхилл. Если пожелаете, можете поехать в оба из них. – В руку ей сунули влажный дубовый лист.
Когда до нее дошло, что каждый по очереди должен побыть водителем, кондуктором и просто пассажиром, она заявила, что пора пить чай. Водителем тогда была Джульетта, сказавшая, что так не честно, она не так долго вела автобус, как остальные двое, но остальные двое, чья водительская очередь уже прошла, приняли сторону Зоуи и чаепития.
– А вот и нет, – грубо заявили они Джульетте, – для своего возраста ты вела вполне достаточно.
Чаепитие началось как раз, когда они вернулись. Проходило оно в холле, где стоял длинный покрытый скатертью стол, в том конце которого, где стояли чайники, восседала Дюши. Справа от нее сидел Джек.
– А вот и она, – произнесла Дюши, когда они с детьми вошли, сбрасывая с себя пальто и сапоги, чтобы приняться за чай. – Капитан Гринфельдт навестил нас, дорогая. Твоя подруга, Маргарет, сказала ему, где мы находимся, и, проезжая мимо, он решил заехать. Правда, это мило? – И встретив прямой и проницательный взгляд свекрови, Зоуи поняла: Дюши знает.
Джек встал, когда она вошла.
– Просто заехал накоротке, – сказал он. – Надеюсь, вы не против.
– Разумеется, нет. – Рот у нее пересох, она села (скорее рухнула) на стул, оказавшись за столом напротив Джека.
– Если б вы были настоящим американцем, то бегом бросились бы вокруг стола придвинуть даме стул. В кино они так и делают. Но мы здесь такого не делаем. Наверное, вы знали об этом.
– Мамочка, у меня носки в сапогах остались, можно я чай босая попью?
– Он американец, – сказал Уиллс. – Это по его форме видно. – Ему было восемь лет, и он очень любил играть в солдатики.
– Не говори о присутствующих, называя их «он», – наставительно заметила Рейчел. Она наливала молоко в кружки.
– Это ваша дочь? – Он, конечно же, знал, что это так.
– Да.
Джульетта перебралась на соседний стул и теперь, не мигая, пристально уставилась на Джека.
– Капитан Гринфельдт рассказывал нам, что он только что вернулся из Германии, – сказала Дюши, передавая Зоуи чашку чая.
Она вдруг вспомнила, как он говорил про «местечко под названием Бельзен», о котором в последние десять дней так много и с таким ужасом сообщалось в новостях.
– Вы фотографировали в бельзенском лагере?
– Так точно.
– О, – вырвалось у Вилли, – должно быть, это просто ужасающе. Бедные, бедные узники!
– Мне думается, – произнесла Дюши, – наверное, pas devant les enfants.
– Не в присутствии детей, – перевела Лидия. – Мы все уже вечность назад знали это.
– Тонбридж сказал, – заговори Уиллс, частенько ссылавшийся на шофера, – что это лагерь смерти. Только он сказал, что в нем в основном евреи. Кто такие евреи?
Джек подал голос:
– Я еврей.
Уиллс серьезно посмотрел на него и сказал:
– Но по виду вы же ничем не отличаетесь. Не понимаю, как можно было различать.
Лидия, которая газет не читала и с Тонбриджем не беседовала, теперь поинтересовалась:
– Ты хочешь сказать, что это лагерь для убивания людей? А что со всеми их детьми случается?
Вилли ледяным властным тоном произнесла:
– Лидия, будь так добра, отведи всех троих детей в детскую. Немедленно!
И Лидия, с одного взгляда на лицо матери, послушно сделала то, о чем ее попросили, дети с удивительной кротостью последовали за ней. Напряжение в помещении спало – но не очень. Вилли предложила Джеку сигарету, и, пока он свою закуривал и ей дал прикурить, Зоуи, заметившая наконец-то, что так стиснула в ладонях резьбу на своем стуле, что едва кожу не сорвала, бросила на Джека немой взгляд, словно умоляя его сделать так, чтобы они смогли удрать.
