От Леса Костей явственно веяло холодом. Ближайшие деревья, совершенно безлистные, вытянули ветки над пустошью, будто маня нас костлявыми пальцами.
Грохот копыт сместился куда-то вбок.
Тут нас догнал герцог, в обеих руках по клинку.
– Скорее, скорее в лес! К северу я видел незаделанную брешь! Их больше десятка, со столькими нам никак не управиться!
Но всадники уже были на этой стороне защитного периметра. Блестело железо, разгоряченные лошади по-драконьи пыхали паром из ноздрей, блестки фонарей превратились в яркие, жалящие взгляд огни.
Амара оглянулась, гримаса отчаяния появилась на лице.
– Разбегайтесь! В лес, а потом – разбегайтесь, это единственный шанс! Они трусы, они не последуют в глубину! Торнхелл – беги! Не бойся снега. Ты понял? Не бойся снега!
Она пихнула меня рукой, обнажила меч. Но я не послушал, дернул ее за ворот, увлек за собой, сбил с ног и буквально проволок за деревья.
– Бегите, остолопы! – взревел Бернхотт. Он встал меж древесных стволов, точно стальной клин, и захохотал.
Удары копыт били в уши.
– Это не он! Торнхелла, Торнхелла убейте! – истерично выкрикнул высокий женский голос на пороге леса. – Серые волосы, шпага!..
Рядом со мной в землю воткнулась пика.
Они знают мои приметы. Настроены убить только меня. Прочие им ни к чему или, во всяком случае, сейчас ни к чему.
Я смогу увести их за собой.
Наверное, смогу.
Мои пальцы на воротнике Амары разжались. Я устремился вглубь леса, отчаянно работая ногами.
Один.
Глава 30
Я в мертвом эльфийском лесу, на поляне. Один. Здесь пусто, гулко, тихо. Никаких дорожек. Никаких палых листьев. Никаких скелетов почивших от черного мора эльфов. Между голыми ветвями деревьев, которые начинаются метрах в трех над землей, и разлапистых кустов сеются крупные снежинки. Лес, студеный зимний лес, и черт его знает, сколько до ближайшей автострады, домика лесника или деревни.
Насчет автострады – это отчаянная шутка.
Луна светит уже тускло, низко висит над небосклоном; давно занялся рассвет, и сумерки уже тают, растворяются…
Снежинки возникают из пустоты, где-то среди ветвей деревьев. У снега горьковатый вкус. Попадая на инистую землю, снежинки исчезают. Растворяются в небытии. Иногда с веток падают целые комья снега, вздрагивают разноцветными искрами – и тоже исчезают, не успев коснуться земли, мерзлой, твердой как камень. Я проверил, ковырял ножнами.
Я один, я бежал в Лес Костей, пытаясь увести погоню. Кажется, получилось. Звуки рогов затерялись вдали, после чего я остался в одиночестве. Мне хватило десяти минут на то, чтобы отдышаться, осмотреться и понять, что я заблудился. Потом мне потребовалось около четырех часов слепых блужданий, чтобы понять, что я заблудился основательно. Найти выход из леса? Ан шиш. Как говорят японцы – нака-ся выкуси, и никаких бесплатных купонов на покупку суши. На окраину леса мне не выйти, я просто не знаю, как выбрать направление. Теперь я стою на поляне, смотрю на темно-серое небо и сдуваю с губ горькие снежинки. Пару раз я отваживался закричать, но оба раза мои вопли, гулко разнесшиеся по лесу, остались без ответа.
Мне страшно.
Положеньице… Даже голову не раскрою́ с первого раза о мерзлую землю-то, если решу с собой покончить.
Архканцлер чертов. Ты, что ли, ухарски думал, что можно путешествовать по Санкструму самостоятельно?..
Амара, Шутейник или Бернхотт с Литоном умеют ориентироваться по солнцу и луне, как и все люди Средневековья, но я-то в этом полный профан, я житель метрополии двадцать первого века, у меня совершенно отсутствует понимание, как именно нужно это делать.
Я заблудился. Я знаю, что я где-то в дебрях, в самой глухомани, поскольку холод и снег усиливаются от края леса к глубине. Вернее, у края и метров на двести вглубь леса – снега и холода нет, они начинаются постепенно, и усиливаются и нарастают, чтобы превратить сердцевину Леса Костей в студеное мертвое пространство. Какая-то чертова эльфийская магия, наверное, только не направленная на кого-то конкретного, не направленная на людей, иначе меня, как крейна, давно бы размазало в лепешку или проморозило до состояния сосульки.
Амара кричала, чтобы я не боялся снега. Я его и не боюсь. Мне просто страшно. Страшно вообще, по факту. Мне как-то скучно помирать в промозглом лесу, в поганом одиночестве, уж лучше пусть меня зарубят дворяне.
Тело колотила противная дрожь. Воздух был не сказать чтобы очень холодный – минус два-три градуса, но и этой температуры хватит, чтобы обморозиться и околеть в легкой куртке и рубахе часа эдак через три-четыре. Вода Аталарды, в которой я так «удачно» искупался, сиганув из баркаса, превратила спину рубахи в ледяной панцирь.
Я выдохнул облако пара и сказал непечатное. Я угодил в еще одну Шибальбу, на сей раз – эльфийскую, в ад, где моя душа грозила расстаться с телом.
Нерушимая тишина. Кругом мертвый зимний лес, погрузившийся в туманные страшные сны. И никаких листьев под ногами. То есть вообще. Обломки ветвей – да, были, звонко хрустели под подошвами сапог, но вот листвы, палой листвы, лиственного перегноя, пусть даже замерзшего, не было и в помине. Просто холодная земля, простегнутая тут и там белесыми корневищами Эльфийской тоски, способными прорасти, кажется, и через каменную стену. И наконец – это открытие ошеломило меня – ни на одном дереве или кусте не было коры! Серая мертвая древесная плоть – кое-где гладкая, местами – морщинистая; обстоятельство крайне примечательное, и странно, почему оно не бросилось в глаза сразу.
Справа виднеется крутая боковина холма. Может, имеет смысл подняться туда, чтобы осмотреться? Нет, глупо: верхушка холма, наверное, тоже вся заросла деревьями и кустами – чтобы осмотреться, нужно вскарабкаться на дерево, но как это сделать, если ствол совершенно гладкий, а ближайшие ветви – в трех метрах над землей? Кроме того, неизвестно, сколько подниматься по этому склону, зато известно, что, оскользнувшись на замерзших ногах, вниз я скачусь быстро и болезненно.
Снежинки торжественно и чуточку лениво проплывали перед глазами.
– Б-блин! – сказал я. Крикнуть не получилось: воздух ледяным комом встал в горле.
На другом конце полянки с треском качнулся куст, ветви наклонились, заискрилось в свете луны снежное облачко.
Всадник в коническом шлеме со стальными наушниками выдвинулся на поляну с копьем наперевес. Тяжелый черный конь под малиновым чепраком выпустил струи пара, оскалился и фыркнул.
Я шарахнулся в сторону, затем остановился, чтобы оценить обстановку. Человек придержал коня, внимательно глядя на меня. Под меховой оторочкой шапки льдисто сверкали голубые женские глаза. В седле с высокой деревянной спинкой сидела, несомненно, женщина: никакая мужская одежда – а одета она была в длинный стеганый кафтан – и никакой шлем не могли огрубить тонкие черты всадницы настолько, чтобы принять ее за мужчину.
