Амара, идя сбоку повозки, высказалась в том смысле, чтобы Шутейник не слишком дырявил шкуры, дескать, раны волов на таком солнце загниют, в них заведутся черви, и затем придется расстаться со скотиной, ибо лечить ее негде.
Никакого сострадания по отношению к животным – чистый и грубый, максимально жесткий практицизм, направленный на выживание человека.
– Ага, – сказал хогг, оттянул повязку на лбу и почесал синюшный, уже подживающий шрам от удара кружкой. – Тыкать палкой в задницу – это, конечно, подло, но без этой подлости наши волы, по-моему, вообще не идут.
– Аталарда уже близко, – сказала рябая проводница, вытянувшись в струнку и вглядываясь в даль. – Дальше попробуем идти вдоль ее русла… Мы и так уже изрядно запетляли свой путь, как трусливые кролики на капустном поле… Барон вряд ли теперь отыщет наш след…
– Уха – это великолепно! – прогудел Бернхотт из-под навеса. Рот его был, как обычно, набит какой-то снедью, а все мысли вращались вокруг еды и, разумеется, выпивки, которой мы все еще не могли разжиться.
– Вдоль Леса Костей пройдем? – поинтересовался гаер.
Амара кивнула.
– Ну не через лес же нам ехать… – подумала и добавила себе под нос: –…Хотя через лес путь выйдет короче…
Угу, от эльфийского леса до Норатора – двадцать миль. А в обход – я успел узнать – около сотни.
Я сидел рядом с Шутейником и уныло смотрел, как вол, оттопырив хвост, начал посыпать колеи дороги пометом.
Волы – основательные, но ужасно медлительные животные. Они способны двигаться долго размеренным неторопливым шагом, увлекая за собой значительный груз и не интересуясь ничем, кроме бесконечной травяной жвачки. Бык становится волом после кастрации и, поскольку холощение устраняет интерес к основным радостям бычьей жизни, начинает отращивать рога и, как ни странно, мускулы, превращаясь в огромное, выносливое, но совершенно инертное существо.
Такая пара волов нам и попалась: широкогрудые, с серыми загнутыми рогами, блестящими глупыми глазами, они тянули крытую рваным брезентом шаткую и скрипучую повозку по разбитым колеям проселка несколько дней подряд.
Меньше недели до лунного затмения.
Меньше недели на то, чтобы достичь Норатора.
Меньше недели на то, чтобы взять мандат в храме Ашара.
В груди моей поселился тяжелый, распирающий клубок.
Не знаю, где Амара раздобыла повозку с волами, но, когда она вернулась с упряжкой, на щеке алел свежий порез. Подозреваю, она получила транспорт с помощью денег Лирны, доброго слова и меча, а может, и только с помощью меча. В любом случае я был в неоплатном долгу перед нею.
Бегство из Шибальбы запечатлелось в моей памяти обрывками. Помню, как мы петляли по скользким от влаги переходам вслед за Бернхоттом и как он привел нас в невысокий зал, стены и потолок которого явно были обработаны каменотесами. В глубину тянулся двойной ряд саркофагов из багряного камня – с простыми, неузорными стенками, крышки со всех сброшены, разбиты. Ренквист, очевидно, обыскивал упокоения, вынимал погребальные одежды, золото, дорогое оружие и украшенные каменьями чаши, или что там еще обычно кладут в могилы сановных особ как долгосрочный вклад… Свет ламп выхватил из тьмы мертвеца: человек в салатовой робе валялся на полу лицом вверх, прикованный к стене на короткую цепь, глаза раскрыты, в них навечно застыло выражение глубокого страдания. К моему горлу внезапно подкатил ужас, ведь это и я мог так же лежать в том зале… Пришлось остановиться. Я уперся рукой в стену саркофага и начал делать размеренные вдохи.
Тем временем Бернхот ушел далеко вперед, хрустя битым камнем покровных плит.
– Эй! – позвал он из сумрака. – Помогите. Нужно сдвинуть весь кенотаф…
Кенотаф – гробница-пустышка, обманка без покойника. Однако Ренквист распотрошил и этот саркофаг, крышка из багряного камня скинута и разбита, я заглянул в темное нутро с гладким полированным дном. В другие саркофаги я не смотрел, чтобы не увидеть облезлые черепа предков Лирны.
Я уперся плечом в стену саркофага рядом с Бернхоттом, ощутив – или мне так показалось – легкий запах гниения, витавший в склепе.
Хотя это была, конечно, иллюзия. Тела в разоренных саркофагах давно высохли, гнить там было нечему.
– Дурак искал внутри, но не подумал, что можно сдвинуть целиком!.. – прошептал Лирна-младший. – Налегли!
Массивный кенотаф сдвинулся, скрежет разнесся по подземелью. Обнажился черный квадрат скального коридора с мокро блестящими, грубо отделанными ступеньками.
– Там на крышке изнутри – выемки, чтобы сподручнее браться, – сказал Бернхотт, тяжело дыша. – Спустимся, приналяжем и задвинем обратно. Ренквист – исключительный болван, не сумел найти за пять лет и сейчас не отыщет. Пыль на полу тут не копится, слишком влажно… Наши следы исчезнут очень быстро…
Так мы и сделали. Это был естественный скальный коридор, длинный и узкий, некогда промытый водой, пещера под пещерой, с массой разветвлений. Если бы не знания Бернхотта, мы заблудились бы и пропали. Иногда потолок понижался настолько, что приходилось ползти на четвереньках по влажному полу, буквально протискиваться сквозь бутылочные горлышка сужений. У меня нет клаустрофобии, но даже я ощущал беспокойство – достаточно было подумать о массе камня, нависшего над головами. Но Лирна-младший вел вперед без раздумий, только иногда приостанавливался, щупал стену, отирал пальцами влажный плесневый налет, чтобы обнажить очередную, только ему ведомую указующую стрелку.
Туннель вывел в полуразрушенный храм Ашара в одном из пригородов, под такой же хитро сделанный кенотаф. Барон не привечал ярую веру, и пустынный храм с дырявой крышей показался мне печальным свидетельством глупого нерассуждающего фанатизма. Иногда, насаждая новое, не стоит разрушать старое, его намного проще интегрировать в новый порядок, а барон этого не понимал – впрочем, как и все идейные маньяки.
Под храмовым кенотафом оказался небольшой тайник с золотыми монетами, кто-то из предков Бернхотта держал их на случай вот такого бегства, и они пригодились.
Границу с землями Санкструма мы пересекли через заболоченную низменность, и некоторое время пробирались перелесками, все время ожидая погони. Через два дня Амара раздобыла повозку.
– Не спрашивай, Торнхелл, где я ее взяла, – резко сказала она. – Просто не надо.
В повозке оказался небольшой запас круп, изрядно траченных молью, пара кругов колбасы, немного сухарей и котелок. Спать приходилось в ней же, кутаясь в балахоны, прихваченные из подземелья. Спартанские условия, что и говорить. Даже хуже.
Последующие дни пути слились в один. Яркие, малиново-багровые закаты, багряно-золотистые рассветы, сочная зелень, цветущая, набирающая силы природа – в другое время я, наверное, смотрел бы на все это другими глазами. Но не теперь. Мной владело одно желание – успеть вовремя и забрать мандат. Если я не успею… Да черт его знает, что будет, если не успею… Столько жертв и страданий на пути к ненужной мне власти пропадут впустую, и страна развалится, лопнет на десяток ошметков со своим царьком каждый, которые приберут к рукам Сандер, Адора или Рендор.
