Слуга исчез. Амара взглянула на меня поверх дымящейся ложки:
– Мне кажется, милый господин – и я даже уверена, что ты нездешний, ты не из Санкструма.
Ошибки, ошибки… Как же легко, не зная обычаев, спалиться на мелочах.
– Верно тебе кажется. Поешь, и мы отправимся в путь.
– Я еще не решила, нужен ли ты мне. Но я очень обязана Белеку, милый господин. Он сказал – я получу за работу десять золотых крон.
Какое совпадение. Ровно десять золотых я нашел у покойника. Белек-то оказался не так прост. Сплел паутинку… Не доверял он своим карбонариям, что ли? Или доверял – но проверял и, как водится у умных людей, подготовил запасной аэродром – такой, какой было в его силах подготовить.
– Да, эту сумму я готов заплатить.
– И ты – нездешний.
– Я нездешний.
– И тебя зовут…
– Зови меня Аран.
– Черт!
– Это настоящее мое имя.
Она засмеялась – чистым звонким смехом, закрывая при этом рот пальцами.
– Ладно.
Она не поверила, хотя мои слова были правдой – ровно на пятьдесят процентов.
– И ты покажешь мне Санкструм и расскажешь об обычаях Санкструма, если я попрошу.
– Это будет очень просто, милый господин. Куда проще, чем добраться до Норатора в срок.
Угу. Следует понимать, что в стране неспокойно, а значит, на дорогах небезопасно. Но это я уже понял, и к этому я готов. Мне нужно увидеть, понять, ощутить плоть страны, прочувствовать на своей шкуре, с чем придется работать. Не слушать доклады, сидя в теплом кресле архканцлера, а самому понять, как обстоят дела. Частично я уже понял, спасибо информации Белека и монахам с их «чудом». Но – лишь частично. Ты поможешь мне увидеть остальное, Амара. И когда я стану архканцлером, за мной не заржавеет. В смысле – благодарность от меня будет, и не только устная.
В трактир шумно ввалились несколько человек. Я рефлекторно схватился за шпагу, но пришли не по мою душу. Пятеро в грубой одежде, длинных полотняных плащах и шляпах с широкими полями, судя по приветственным возгласам, адресованным трактирщику, были завсегдатаями, рабочим людом. Они заняли стол неподалеку от нас, громогласно требуя пива и обильной закуски. Кто-то пошутил о том, что на дождь у него ломает суставы, другой ответил, что его геморрой снова кровавит, будто из задницы льется молодое вино. Местные остроты были тяжеловаты.
Две недели пути по местам, лишенным бытовых и прочих удобств… Тут не только геморрой заработаешь и больные суставы… Когда я драпал из комнаты, где случилось мое вселение, я не зацикливался на бытовых мелочах. Страх подгонял меня. И самоуверенность играла. А теперь, получив передышку, я мог подумать спокойно, и постепенно картина трудностей грядущего пути вставала перед глазами…
Когда мы читаем книги о разнообразных исторических приключениях, бытовые и всякие прочие мелочи долгого путешествия мало интересуют автора. Герои садятся на коней и скачут, скачут… Неделю скачут, месяц скачут. Или идут себе и идут – неделю идут, месяц идут. И все время бодрые, живчики. В реальности все немножко иначе: нужно есть, пить, мыться, бегать в кусты и отдыхать – много отдыхать, чтобы восстанавливать силы. И лично мне интересно прибыть в Норатор без сопутствующих болезней вроде геморроя, стертых ног или острого бронхита, который может случиться, если промерзнешь под дождем, без насекомых в одежде, без пищевых отравлений, с чисто выбритым подбородком, ну и так далее.
Да-да, мужик – ненавижу это слово, ведь мужик, по старым понятиям, по сути раб, крепостной – так вот, мужик должен терпеть, молчать и терпеть снова, особенно перед женщиной, только тогда он называется мужиком. По нашему культурному коду полагается так. Только я не мужик, а мужчина, и у меня другой культурный код, свой собственный. И он говорит: если твое терпение ведет тебя к болезни – плюнь на него и постарайся болезни избежать или, по крайней мере, минимизируй потери.
Помню одну даму, которая хвасталась своим парнем, что он – истинный мужик, с грыжей позвоночного диска (а это больно, очень больно), таскал по базару ее тяжеленные сумки. А она указывала ему, что купить – во-он захвати мне еще, пожалуйста, арбуз, да побольше, а он молча тащил и терпел, скрипя больной поясницей, – вот это мужик! Я бы в этом случае послал ее далеко и надолго. Но обстоятельства не пошлешь – к ним можно только приноровиться. И пока, по воле обстоятельств и моей собственной оборотистости, у меня есть шарабан с навесом от дождя, и это уже хорошо. Потом, может быть, удастся раздобыть что-то более серьезное – например, дорожный рыдван типа того, что я видел на Сером тракте, и добраться до Норатора с известными удобствами.
Амара Тани со вздохом отодвинула гуляш.
– Я поела, теперь твоя очередь. Там осталась половинка.
Ох… Они еще и моются в одной воде небось, как японцы. «Я помылся – теперь ты мойся».
– Я не голоден, доешь.
Она вновь взялась за ложку:
– Твое дело.
Компания работяг, заполучив пиво, разглагольствовала о событиях в Пятигорье. Я услышал вдруг, что: «…а еще приехали какие-то, на конях хороших, много, ищут кого-то…» – и понял, что время мое истекло; встал и сграбастал шпагу, затем отложил, чтобы порыться в кошельке и заплатить за ужин.
Амара Тани тоже не пропустила слова работяг мимо ушей. Она заработала ложкой втрое быстрее, как заправский солдат, подняв другую руку с вытянутым указательным пальцем. Я понял – она простит подождать, пока доест. Она прожевала последнюю порцию, проглотила, запила вином и взглянула на меня. В ее ресницах путались багровые отсветы очага.
– Я решила, милый господин. Ты мне нужен. Как тебя зовут по правде?
– Аран. Аран Торнхелл.
– Тогда, Аран Торнхелл, собирайся как можно быстрей.
– Я уже готов. Собирайся ты.
– Это будет очень быстро. Я принесу свои вещи.
Она улыбнулась вдруг широко, и я увидел то, что еще не видел, – у нее отсутствовали верхние передние зубы.
Амара собралась в путь очень быстро: не прошло и пяти минут, как она вышла в общий зал с полотняным мешком за спиной и шляпой на голове. А еще я услышал сквозь запахи дыма и кухни, что моя проводница, побывав в своей комнате, успела обзавестись легчайшим цветочным ароматом. Надеюсь, она душилась не для меня.
– В Нораторе отдашь мне еще три золотые кроны, милый господин, столько я задолжала хозяину, пока ждала тут тебя. Отдашь, а? – И она вновь широко мне улыбнулась, однако я заметил, что улыбаются только губы – глаза хранили настороженное выражение. – Я заплатила ему из последних своих запасов и теперь совершенно пуста. Теперь ты – мой кошелек.
Она прошла вперед, и я увидел, что к мешку приторочено свернутое шерстяное одеяло и объемистая, обтянутая потрескавшейся кожей фляга.
– Я купила еще еды за твой счет, на первое время хватит. Пошли взглянем на твоих лошадок, только сначала рассчитайся с хозяином. Так, говоришь, в Норатор – за две недели?.. Черт, ты все-таки смешной увалень!
