– Когда они спросили о твоем шраме? – поинтересовалась Брианна у улыбающегося Роджера после первого урока.
– Думаю, секунд через тридцать. – Он двумя пальцами легонько потер пересекающий горло шрам, но улыбаться не перестал. – «Скажите, пожалуйста, мистер Маккензи, что случилось с вашим горлом? Вас повесили?»
– И что ты им ответил?
– Сказал – да, в Америке меня повесили, но я, слава богу, выжил. А у некоторых из них есть старшие братья и сестры, которые смотрели вестерн «Всадник с высоких равнин» и рассказали им об этом фильме, так что я сильно вырос в их глазах. Ребятки наверняка ждут, что раз уж они меня рассекретили, то на следующее занятие я принесу шестизарядный кольт.
Он прищурился точь-в-точь как Клинт Иствуд, и Брианна рассмеялась.
Засмеялась она и сейчас, вспомнив об этом разговоре, а тем временем Роджер заглянул в комнату и спросил:
– Знаешь, сколько существует положенных на музыку версий двадцать второго псалма?
– Двадцать две? – поднимаясь из-за стола, наугад сказала Брианна.
– В пресвитерианском сборнике церковных гимнов их всего шесть, – признался Роджер. – Но его метрика – английская я имею в виду – восходит к 1546 году. Один есть в «Псалтыре колонистов Массачусетского залива», еще один – в старом «Шотландском псалтыре», отдельные фрагменты встречаются то там то сям. Еврейский вариант я тоже слышал; вряд ли он уместен в приходе Святого Стефана. А католики его исполняют под музыку?
– Католики исполняют под музыку все, – сказала Брианна, принюхиваясь к запаху еды с кухни. – Однако псалмы мы обычно поем по-особому. Я знаю четыре разных григорианских песнопения, – важно заявила она, – хотя их гораздо больше.
– Да? Спой!
Брианна лихорадочно принялась вспоминать слова двадцать второго псалма и облекла их в самое простое песнопение – в детстве она пела его часто и запомнила лучше прочих.
– Впечатляет, – признался Роджер, когда она умолкла. – Исполнишь вместе со мной? Хочу спеть его детям, пусть послушают. С григорианскими песнопениями они точно справятся.
Кухонная дверь распахнулась, и к ним выбежала Мэнди в обнимку с мистером Полли – набивной игрушкой, которая некогда была птицей неведомого вида, а теперь напоминала неопрятный всклокоченный мешок с крыльями.
– Суп, мама! Идем есть суп! – закричала Мэнди.
И они ели суп – «Куриную лапшу Кэмпбелла» из банки, заедая бутербродами с сыром и солеными огурцами. Энни Макдональд готовила посредственно, но съедобно – уже хорошо, особенно если вспомнить, что́ они ели, сидя у чахлого костерка на промокшей вершине горы, или как доставали из золы подгоревшие остатки пищи. Брианна с теплотой взглянула на газовую плиту марки «Ага», благодаря которой кухня была самым уютным местом в доме.
– Спой мне, папочка! – попросила Мэнди и растянула в улыбке губы с ободком горчицы. Между зубов у нее застрял сыр.
Роджер откашлялся, прочищая горло.
– Спеть? А что именно?
– «Тли сипых мысонка»!
– Хорошо. Только ты пой со мной, чтобы я не сбился. – Он улыбнулся дочери и принялся стучать по столу черенком ложки, отбивая ритм.
– Три слепых мышонка… – запел он и указал ложкой на Мэнди.
Та глубоко вздохнула и подхватила:
– Тли сипых мысонка!
Пела она громко, но с ритма не сбивалась. Удивленно подняв брови, Роджер посмотрел на Бри и продолжил песню. Так, чередуясь, они спели ее пять или шесть раз, пока Мэнди не надоело.
– Плостите, – сказала она, встав из-за стола. И ушла, покачиваясь, словно низко летящий шмель, по пути задев дверной косяк.
– Что ж, чувство ритма у нее определенно есть, – сказал Роджер и добавил, услышав громкий звук падения в коридоре: – В отличие от координации. Со временем станет ясно, есть ли у нее музыкальный слух. У твоего отца отличное чувство ритма, а спеть одну и ту же ноту одинаково он не мог.
– Примерно то же ты делал в Фрэзер-Ридже, – вдруг сказала Брианна. – Пел строчку из псалма и просил людей повторить ее.
Вспомнив об этом, Роджер слегка изменился в лице. В то время он вновь обрел свое призвание, и эта определенность изменила его. Брианне он тогда казался очень счастливым, у нее сердце щемило от вида его горящих вдохновением глаз.
Роджер улыбнулся и салфеткой стер с ее щеки пятно горчицы.
– Это устаревший способ пения. Хотя кое-где на островах до сих пор так поют, строка за строкой, а может, и в удаленных уголках гэльтахта
[6] тоже. Американские пресвитериане так не поют.
– Неужели?
– «Правильно – петь, не дробя псалом на строки, – процитировал Роджер. – Практика чтения псалма строка за строкой зародилась во времена невежества, когда большая часть паствы не умела читать. Так или иначе, от этой традиции нужно избавляться, пусть она и удобна». Так написано в «Конституции американской пресвитерианской церкви».
«Значит, ты все-таки хотел принять духовный сан, пока мы были в Бостоне», – подумала Брианна.
– Времена невежества? Интересно, что сказал бы Хирам Кромби про наше время!
Роджер усмехнулся.
– Это по большей части правда. Многие в Ридже не умели читать. Но я не согласен с утверждением, что мы пели псалмы таким образом лишь из-за невежества или отсутствия книг. – Задумавшись, он лениво подцепил полоску лапши и принялся ее жевать. – Конечно, хоровое пение – это замечательно. Однако пение с повтором строки за строкой, как мне кажется, сплачивает людей, они обращают больше внимания на то, что именно поют, на то, что именно происходит.
«Пожалуйста! – страстно взмолилась Брианна то ли Богу, то ли Пресвятой Деве, то ли ангелу-хранителю Роджера. – Помоги ему найти свой путь!»
– Я хотел тебя попросить… – с неожиданной робостью произнес он.
– О чем же?
– О Джемми. Не могла бы ты… разумеется, он по-прежнему будет посещать мессу вместе с тобой… не могла бы ты отпускать его и со мной? Если он сам, конечно, захочет, – поспешно добавил Роджер. – По-моему, ему понравится петь в хоре. А я… мне хотелось бы, чтобы он увидел – у меня тоже есть работа.
– Ему понравится, – заверила Брианна и мысленно обратилась к небесным силам: «Надо же, как быстро вы ответили!» – Ты пойдешь с нами на утреннюю мессу в собор Святой Марии? А после мы могли бы перейти через дорогу в церковь Святого Стефана и посмотреть, как вы с Джемом поете.
– Конечно, пойду. – Роджер замер, не донеся бутерброд до рта, и улыбнулся ей. Глаза его были зелены, словно мох. – Так будет лучше, правда? – спросил он.
– Гораздо лучше.
