Получив доклад, Добродеев пришел в ярость. Еще в начале июля он приказал ротмистру Калмыкову пристально следить за Распутиным, когда тот находится в Сибири, и докладывать обо всем, что представляет интерес, – таким было распоряжение Джунковского. Но об инциденте на пароходе он узнал лишь спустя две недели, и не от Калмыкова, а от другого чиновника10. Напуганный Калмыков начал действовать и отправил своему начальнику в Тобольске собственное подробное описание событий, которое Добродеев 9 сентября переслал Джунковскому. Следует отметить, что Добродеев не намеревался описывать ситуацию такой, какой она была на самом деле, а добавил ряд вымышленных пикантных подробностей, которые должны были прийтись Джунковскому по вкусу. Распутин якобы мешал капитану Матвееву управлять пароходом, и капитан был вынужден пригрозить ему тем, что пароход остановят, а Распутина ссадят. Распутин якобы домогался жены чиновника по особым поручениям при губернаторе Тобольска и отказывался оставить ее в покое. Распутин якобы не просто вышел из каюты, но еще и помочился в присутствии пассажиров, не сознавая своих действий в состоянии опьянения11. Джунковский был доволен, но ему нужны были еще более компрометирующие детали. Добродеев нажал на подчиненных и даже пригрозил им дисциплинарными взысканиями, если они не предоставят ему нужные материалы12.
9 сентября губернатор Станкевич получил несколько донесений и переслал их министру внутренних дел Щербатову. В сопроводительном письме он упоминал о «немыслимо непристойном поведении» Распутина и об общей «картине неприемлемого публичного беспорядка». Кроме того, Станкевич писал о том, что «виновная сторона похвалялась своим положением в Петрограде». Основываясь на неопровержимых доказательствах, министр, как надеялся Станкевич, предъявит Распутину обвиненения по статье 7 закона о публичном пьянстве от 10 июля. Эта статья предусматривала тюремное заключение на срок от 7 до 14 дней или штраф до 50 тысяч рублей. Но Щербатов не спешил действовать, он сообщил о произошедшем премьер-министру Горемыкину, чтобы узнать его мнение. Горемыкин был стар, и ему не хотелось раскачивать лодку. 23 сентября он сообщил Щербатову, что не видит «в этих событиях ничего такого, что поднимало бы их на уровень жизни государства», не собирается предпринимать никаких действий и предоставляет губернским или городским властям разобраться с ним в соответствии с законом13. 1 сентября был уволен Джунковский, который рискнул своей карьерой ради уничтожения Распутина, – и это событие не могло не повлиять на решение, принятое министрами. Короче говоря, ни Щербатов, ни Горемыкин не осмелились затронуть эту тему, поскольку хорошо понимали, чем это может для них кончиться. Более об этом не вспоминали.
Однако, как и многое в жизни Распутина, эта история всплыла впоследствии – и обросла совершенно фантастическими подробностями. В том же году газета «Отклики на жизнь» опубликовала статью о «Похождениях “старца” Распутина». В ней утверждалось, что разъяренный купец чуть было не избил Распутина, а оскорбленный официант собирался подать на него в суд, но потом стороннику Распутина удалось подкупить его сотней рублей14. Депутат Думы Алексей Суханов писал в «Биржевых ведомостях», что Распутин бегал по пароходу голым. Пассажиры были настолько оскорблены, что потребовали сообщить о происшествии полиции, но дело быстро замяли, и на свет оно вышло только благодаря твердости Гартвельда15.
Распутин тоже не забыл этого происшествия. В том же месяце он говорил Александре о том, что губернатор Станкевич настроен против него, и императрица написала Николаю письмо с просьбой о замене тобольского губернатора. Распутин хотел видеть на этом посту Николая Ордовского-Танаевского, того самого, кого ранее отправили в Сибирь собирать информацию о Распутине. Говорили, что Ордовский обращался к Распутину за помощью в карьерном росте. В конце 1915 года Александре пришлось несколько раз напоминать Николаю о своей просьбе, и в конце концов Распутин своего добился. В середине ноября Станкевича перевели в Самарскую губернию, а тобольским губернатором стал Ордовский16.
46. Николай берет командование на себя
В первые дни августа 1915 года Николай принял, пожалуй, самое судьбоносное решение в истории своего правления: он освободил Николашу от командования войсками и сам стал главнокомандующим русской армией. Вот как писал об этом в воспоминаниях князь Юсупов:
«Общество встретило известие, в общем, враждебно. Ни для кого не было секретом, что сделалось все под давлением “старца”. Распутин, уговаривая царя, то интриговал, то, наконец, взывал к его христианской совести. Государь ему как ни слабая помеха, а все ж лучше бы с глаз долой. Нет Николая – руки развязаны. С отъездом государя в армию Распутин стал бывать в Царском чуть не каждый день. Советы и мнения его приобретали силу закона и тотчас передавались в Ставку. Не спросясь “старца”, не принимали ни одно военное решение. Царица доверяла ему слепо, и он сплеча решал насущные, а порой и секретные государственные вопросы. Через государыню Распутин правил государством»1.
Такая точка зрения существовала уже давно. Даже сегодня историки часто пишут о махинациях Распутина и Александры, из-за которых Николай и совершил этот неожиданный и катастрофический шаг: намереваясь управлять страной без вмешательства царя, они убедили его сместить Николашу, уехать из столицы в Ставку и гарантировать себе «карт-бланш» на любые действия – как об этом и писал Юсупов2.
На самом же деле все было совсем не так. Как красноречиво показывает переписка Николая и Александры первой половины 1915 года, и императрица, и Распутин страшились поездок Николая в Ставку, поскольку им было известно, насколько он слаб и подвержен чужому влиянию. Они хотели если не контролировать Николая, то, по крайней мере, подталкивать его в направлении, которое казалось им правильным, и не удерживать от неприятных для них решений. Оба они очень хорошо знали Николая и понимали, что единственный способ добиться этой цели – удерживать царя поблизости, в Царском Селе, вдали от чужих влияний. В Ставке Николай оказывался вне их досягаемости, в окружении свиты и офицеров – «врагов» из придворной камарильи, которые будут настраивать царя против них. Степан Белецкий отлично это понимал. Он писал, что Распутин даже говорил ему, что Александра пишет Николаю каждый день (а порой даже чаще) именно по этой причине. Она хотела, чтобы он постоянно слышал ее (и Распутина) голос. И по этой причине Распутин советовал Александре поехать в Ставку и даже хотел поехать сам, но от этого его отговорили Белецкий и Вырубова3.
Но Белецкий был одним из немногих, кто понимал ситуацию правильно. Французский посол Морис Палеолог писал в дневнике, что Распутин и Александра постоянно твердят Николаю: «Когда трон и Отечество в опасности, место самодержца – во главе его войск. Предоставить это место другому – значит нарушить волю божью»4. Зинаида Гиппиус утверждала, что Распутин настраивал царя подобным образом, чтобы отомстить Николаше – некогда своему покровителю, а теперь злейшему врагу. В дневнике она писала, что реакция на известие была настолько сильна, что даже кучера говорили об этом как о признаке невероятной силы Распутина5. «Все в унынии, – писала в середине августа в дневнике княгиня Екатерина Святополк-Мирская (урожденная Бобринская), вдова министра внутренних дел Петра Святополк-Мирского. – Вчера никто не говорил ни о чем другом, кроме отставки Ник. Ник. и о том, что имп. принял командование на себя. Настоящая катастрофа. […] Все говорят, что это результат влияния Распутина и Александры, и даже если это неправда, все будут говорить, что это победа так называемой германской партии и что будет революция или Бог знает что […]»6.
