– Это что было, взрыв? – дрожащим голосом спросил кто-то у него за спиной.
Ясное летнее небо мгновенно, с неправдоподобной скоростью затянули черные тучи, и на Вьюрки с ревом обрушилась буря. Затрещали ветки, с крыши дачи Петуховых сорвался и улетел куда-то в гудящий сумрак лист шифера. Не было никаких первых капель – дождь с градом упали с небес сразу, тяжелым занавесом, а раскаленный гараж зашипел и подернулся белесой дымкой. Никита снова кинулся туда, натянув на нос мокрую футболку, и в то самое мгновение, когда он шагнул внутрь… гараж исчез. Вокруг были кусты проклятого шиповника, трава, а вот гаража не было.
Никита бросился обратно к мечущимся по участку дачникам. Поймал Андрея и яростно затряс его, требуя объяснить, куда делся гараж. Андрей посмотрел на него с испуганным недоумением и махнул рукой в сторону. В сторону гаража, который стоял на прежнем месте. Но Никита уже смотрел остекленевшими глазами через плечо Андрея – на персидскую сирень, гордость председательши. Сейчас эта цветущая гордость вяла, чернела и усыхала, точно в ускоренной съемке. И гнилая чернота расползалась, пожирая остальные деревья и кустарники, они будто истлевали на глазах. А сквозь них проступал маревом совершенно другой пейзаж: березы, елки, устланная хвоей земля… Сквозь участок председательши проступал лес.
От этого двоения – даже не в глазах, а где-то в мозгу, в сознании, – у Никиты невыносимо заболела голова. Так сильно, что боль от удара, все еще не дававшая ему толком разогнуться, казалась теперь чем-то безобидным, вроде щекотки. Он охнул и опустился на корточки. Под ногами вместо выложенной бетонными плитами дорожки был мох. И дорожка. И опять мох. Каким-то образом они существовали в одной точке одновременно. Чьи-то холодные пальцы легли Никите на плечи, и лишенный дыхания голос прошелестел возле уха:
– С-с-спас-си…
Он обернулся, боль перекатилась в голове тяжелым шаром. В поле бокового зрения мелькнула и тут же исчезла ломаная темная фигура, будто сотканная из дождя и грозовых сумерек. И еще он успел заметить глаза. Желтые, нечеловечьи, чужие глаза с вертикальными пятнами зрачков…
Хлопнула калитка, и этот обыкновенный, нормальный звук вывел Никиту из оцепенения. На участок влетел бывший фельдшер Гена и с ходу заматерился, заорал, требуя объяснить, что вообще происходит.
Никита, пошатываясь, встал и молча потащил Гену к гаражу, втолкнул внутрь. Жар уже стал вполне терпимым, и в гараже Никита, как ни странно, почувствовал себя лучше: дикая головная боль утихла и, главное, ушло это вызывающее тошноту и ужас ощущение, что реальность куда-то ускользает, а ты не можешь в ней удержаться.
В гараже пахло паленым мясом.
– Твою же мать, – только и сказал Гена.
Палатка еле держалась под напором ветра и дождя, вода просачивалась сквозь ветхий брезент и капала на головы прижавшихся друг к другу Дэнчика и Стаси. Снаружи трещало и грохотало так, что вздрагивала земля. Дэнчик, инстинктивно чувствуя необходимость показать себя защитником, покровителем и вообще мужиком, бормотал, что ничего страшного, просто гроза, вот ведь удачный день они выбрали, а тех, кто прогнозы погоды составляет, вообще убивать надо. Он же на двух разных сайтах смотрел: ясно, солнечно, без осадков. Стася молчала, вспоминая накрывшую лес тьму, свинцовую воронку в небе и фосфоресцирующие контуры деревьев. Часы в телефоне показывали между тем три часа дня.
– А палатку не сорвет?.. – дрожащим шепотом спросила Стася.
– Тс-с! Это еще что?
Стася прислушалась и сразу поняла, о чем он – в шуме снаружи появился новый звук. Громкое, вполне различимое между раскатами грома гудение. И в нем чудилось что-то смутно знакомое. Стася нахмурилась, а потом удивленно заморгала: школа, третий класс – вот о чем оно ей напомнило. Они с одноклассниками дружно изводили тогда молодую нервную учительницу, монотонно гудя сквозь сжатые губы. Понять, кто именно гудит, было невозможно – учительница кидалась к одному, тот замолкал, и тут же подхватывали другие. Точно так же гудело сейчас снаружи.
Что-то тяжелое промяло вдруг брезент и навалилось на забившуюся с визгом Стасю. Дэнчик, матерясь, схватил фонарик. Но выпуклость на брезентовой стенке уже исчезла. Теперь ткань шевелилась и вспучивалась у входа, что-то слепо и бестолково тыкалось туда.
– Пошел вон! – страшным голосом заорал Дэнчик, решивший, что к ним ломится дикий зверь, и начал громко хлопать в ладоши: – Пошел! Кыш!
Фонарик, подвешенный за шнурок, болтался у него на запястье, луч прыгал туда-сюда, и Стасю затошнило – то ли от страха, то ли от этого мельтешения, то ли от того и другого вместе. Она молча сдернула фонарик с руки Дэнчика и направила на вход.
К ним в палатку лез человек. Смуглый, со скуластым азиатским лицом, в темной круглой шапочке. Только лицо это было скорее похоже на плохо сделанную маску: нос съехал куда-то набок, вместо правого глаза – слепая вмятина. Левый безостановочно бегал туда-сюда, а рот с удивительно белыми и ровными зубами оскалился в неподвижной улыбке. Из-за этих белоснежных зубов и доносилось монотонное гудение.
Дэнчик с криком лягнул человека – если это вообще был человек – прямо в смятое лицо, раздался долгий тоскливый вой, Стася уронила фонарик, и все утонуло в темноте. Кто-то схватил Стасю под мышки и потащил. Она закричала, пытаясь хоть за что-нибудь уцепиться, – и тут ее выволокли из палатки под ливень.
– Не ори, вставай, бежим! – скомандовал Дэнчик, все еще крепко ее державший. Стася, ничего уже от ужаса не соображавшая, послушно вскочила, но так и застыла на месте, покачиваясь. Дэнчик толкнул ее в спину, и они побежали, сбивая босые ноги о корни деревьев.
А позади, во тьме, слышался вой, от которого становилось холодно и тоскливо, и не хотелось никуда бежать, хотелось лечь на землю, сжаться в комок и ждать человека со смятым лицом. Но Дэнчик и Стася мчались прочь, не разбирая дороги и закрыв уши ладонями.
Никита даже не сразу понял, что вот эта куча, лежащая на полу гаража и источающая отвратительный запах горелой плоти, – Максим Усов. Кожа, одежда – все превратилось в темные струпья. Обгоревшая, начисто лишенная волос голова была буро-багровой. Спазмы в пустом желудке Никита тоже почувствовал не сразу.
Катя лежала в нескольких шагах от Усова. Ожогов на ее теле практически не было – так, пара пятен и волдырей. Судя по обильным синякам и слипшимся от крови волосам у виска, пострадала она не от вспышки, а от встречи с Усовым.
Вообще-то у Гены был фельдшерский чемоданчик – точнее, сумка, набитая всеми имеющимися лекарствами и инструментами, которую он всегда держал наготове. Так уж вышло, что в последние пару месяцев он стал вьюрковской «скорой помощью»: его звали и к бабушкам с подскочившим давлением, и к простывшим детям, и даже к несчастной козе Наймы Хасановны.
Только на этот раз Гена вылетел из дома так стремительно, что про чемоданчик забыл. Осмотрев Усова и молча махнув рукой, он занялся Катей. Нащупал пульс, изучил кровоточащую шишку на голове и велел Никите принести домашнюю аптечку Петуховых – коробку из-под электрочайника, на веранде стоит, он к ним заходил пару раз давление председательше мерить и запомнил.
